Королева воскресла!
Шрифт:
— Угощайся.
— Спасибо, я сыта…
— Тогда рассказывай.
Он сел напротив и устало откинулся на спинку кресла.
— Ваше высочество, — начала я решительно, — я не считаю себя сумасшедшей…
— Черт возьми!
— Прошу вас, не смейтесь!
— Я слушаю, слушаю…
Только сильная тревога не давала ему рассмеяться надо мной до слез. Я была нелепа, и заявление мое было нелепо, но по-другому я сказать просто не могла.
— Ваше высочество! То, что я знаю о королеве, и то, что о ней говорят все остальные — это
— Ты не знала ее раньше.
— Да. Но в любом случае человек не может так измениться! Одно дело, когда человек просто раскаялся в своих грехах и замаливает их, и другое — когда он превращается в свою противоположность. Если б она только раскаивалась! Я могу вам сказать, ваше высочество: она всё время чего-то боялась. Не странно ли? Разве можно было запугать вашу властную матушку? Она вздрагивала от шагов за спиной, она плакала по ночам, я слышала! Она позволяла на себя кричать, это я тоже слышала. А глаза? Вспомните, какие были у нее глаза!
— Ты хочешь сказать…
— Что та, что подобрала меня в Приюте Святого Робина — совсем другая женщина. Или я в самом деле сумасшедшая.
— А где же, по-твоему, настоящая королева?
— Этого я не знаю. Но вот, что она сказала перед смертью: "Королева меня отравила". Понимаете? Королева отравила! Не могла же она так сказать о самой себе?
— Ты одна это слышала?
— Нет. Еще господин Ромьо, но он считает, что это предсмертный бред.
— Конечно, бред.
— Ваше высочество, вы мне не верите?
Зарих не ответил, только усмехнулся, но я по его глазам поняла, что он не только верит, но и знает гораздо больше меня. А я могла бы сразу догадаться! Стал бы он иначе меня выслушивать!
— Это бред, — сказал он жестко, — забудь об этом, детка, и никому не рассказывай. А королеву завтра отнесут в фамильный склеп, и все пойдет своим чередом.
— Ваше высочество…
Он подошел к окну, отдернул тяжелую занавеску. Мне показалось тогда, что на плечах у него лежит каменная плита. Если бы он мне доверился! Если бы он мне тогда доверился! Если б мы соединили обрывки того, что знаем!
Но об этом не могло быть и речи. Я и так переступила все нормы приличия, высказывая ему свои крамольные мысли. Я была ничто, и мне предлагалось не лезть не в свое дело.
— Ступай, — сказал он, не оборачиваясь.
Я лихорадочно рылась в своей короткой памяти, я должна была ему помочь! Хоть чем-то! Что-то ведь пришло мне в голову, когда я шла к себе из траурного зала, и если б не эти розы… О, Боже, ну конечно!
— Ступай, я сказал.
Я встала.
— Хотите знать, где ваш Алигьери?
— Что?
— Алигьери из Стеклянного Города.
— Говори.
— Он в Приюте. Его там называют брат Осип. Только он вам вряд ли пригодится: он уже давно никому не предсказывает судьбу.
****************************************************************
**************************************
Похоронная
Одна из фрейлин, хохотушка Молли Моури, находила уместным даже посмеиваться во время панихиды! Она была одной из любимиц Антуана, поэтому ничего не боялась. Сам Антуан еще не протрезвел после вчерашнего, он громко разговаривал со своими приближенными и даже не счел нужным слезть с коня. Свою мать он провожал в последний путь, сидя в седле. Как только ворота склепа закрылись, он надел шляпу и натянул поводья.
— Всё, хватит с меня!
Толпа торопливо расступилась, потому что ни он, ни его любимцы под ноги своим коням не смотрели.
— Хорош! — сказала Лили, когда я оттащила ее за локоть подальше от дорожки.
— Скотина, — добавила я.
Антуан был, пожалуй, даже красивей своего брата Зариха. Он был в мать, синеглазый, с черными как уголь волосами, высокий, гибкий, но свою красоту он пропил, он утопил ее в своей брезгливости и хамстве. Лично я, да и не я одна, видела в нем только самодовольное грубое животное.
Кладбище опустело быстро, вслед за наследным принцем уехали Тиманские, Алонские, Тарльские и другие высокие гости. Зарих со своей свитой тоже исчез. На Ратушной площади мы расстались с Лили, она пошла во дворец, готовить стол для поминок, а я направилась к себе домой.
Наш дом был на окраине города, в ремесленном квартале, окна и дверь выходили на маленькую темную улочку, на которой все время пахло гнилой капустой и чесноком. Всё мое существо протестовало против такой убогости и нищеты! Я переступала порог родного дома, скрепя сердце, что там можно было увидеть, кроме пьяного отца в углу на соломе, чумазых сестер за шитьем и измученной матери над корытом, с мыльными руками, потным лицом и мокрой грудью.
— Жанет! Доченька!
Она была в лучшем своем платье, сестры облепляли ее со всех сторон и довольно улыбались. Я не поверила своим глазам: они с роду мне так не радовались!
— Что случилось? — изумилась я, — у вас что, праздник?
— О, Жанет, ты еще спрашиваешь? — мать вся светилась от радости, счастье красило даже ее, я впервые заметила, что она не такая уж старая и некрасивая женщина, — я всегда знала, что ты у меня замечательная дочь! Я знала, что ты любишь нас!..
— Конечно, люблю, — пробормотала я.
— Спасибо тебе, Жанет! Три тысячи золотых дорлинов! Я до сих пор не могу поверить! На эти деньги можно купить целый замок!
— Какие деньги?!