Королевская дорога
Шрифт:
— Да он круглый дурак. Ведь если Сиам надумает действовать, то сделает это только после обмена: проще простого следовать за повозками, гружёнными кувшинами. Тот, кто будет следовать за ними, и поведёт колонну войск.
Мои всё ещё держал копьё; наконец он проникся уверенностью, что белые поняли его. Повернувшись, он двинулся в обратный путь, сначала медленно, потом бегом, с неловкостью преследуемого зверя. Они уже не слышали шагов, но всё ещё чувствовали его присутствие; он возвращался к дикости, как шлюпка к кораблю.
Одни со
Некоторые жители говорили по-сиамски. Перкен выбрал возчиков, и день за днём они продолжали путь, меняя упряжки в деревнях, как в Камбодже. Двигались они быстрее, чем там, повинуясь ритму биения крови в ноге Перкена, которая с каждым днём распухала всё больше, и в колене, становившемся всё краснее. Он едва прикасался к еде и вставал только по необходимости. Вечерами поднималась температура. Но вот наконец показались завитки и высокие белые купола пагоды, голубеющей под тропическим солнцем, — первое большое сиамское селение. Как только они добрались до бунгало, Кса навёл справки. Был там один молодой врач, из местных, который учился в Сингапуре и жил обычно в Бангкоке; был и английский врач, приезжий, который собирался уехать через два дня.
— Он кормится у китайца…
Время близилось к полудню. Клод бросился в китайскую харчевню; под панко note 22 , перед стеной, увешанной облезлыми циновками с огромными рекламами сигарет, между содовой водой и зеленоватыми бутылками — белая полотняная спина, седые волосы.
— Доктор?
Мужчина неторопливо обернулся, на концах его палочек — завитки фасоли, лицо почти такое же белое, как волосы. Он глядел на Клода устало и покорно.
— Что там ещё?
22
Что-то вроде ширмы, подвешенной к потолку, которая передвигается при помощи верёвок и служит вентилятором в жарких странах.
— Белый ранен, тяжело. Рана загноилась.
Старик лениво пожал плечами и снова принялся за еду. Подождав с минуту, Клод решился положить на стол кулаки. Врач поднял глаза.
— Неужели вы не можете дать мне доесть, а?
Клод задумался: «Влепить ему пару затрещин?» Но это был единственный врач-европеец. И он сел за соседний столик, между мужчиной и дверью.
— Можно было бы и покороче ответить, например: «Договорились». Доедайте.
Наконец врач встал.
— Куда его дели?
«Куда ещё имели глупость его деть?» — звучало в его голосе и было написано на лице.
— В бунгало.
— Пошли.
Солнце, солнце…
Войдя в комнату, врач сразу сел на кровать и открыл свой нож, чтобы разрезать брюки, но нога уже так распухла, что Перкен сам разрезал их сбоку. Врач резко потянул ткань, однако поведение его изменилось,
— Вы не можете согнуть ногу, не так ли?
— Не могу.
— Вас ранили стрелой?
— Я упал на наконечник боевой стрелы.
— Как давно?
— Пять дней назад.
— Скверно…
— Стиенги никогда не употребляют отравленных наконечников.
— Если бы наконечник был отравлен, в настоящий момент вас уже не было бы на свете. Но человек обладает способностью травиться сам по себе. Он к этому просто предрасположен.
— Я помазал это место настойкой йода… хотя и не сразу…
— При такой глубокой ране это как мёртвому припарки.
Он осторожно ощупывал блестящее колено, такое чувствительное к малейшему прикосновению, что Перкену оно казалось эластичным.
— Твёрдое… Коленная чашечка болтается… Дайте-ка термометр… 38,8… К вечеру температура, конечно, поднимается. И вы почти перестали есть, так?
— Да.
— У стиенгов!..
Он опять пожал плечами и, казалось, задумался, затем снова с упрёком взглянул на Перкена.
— А чего вам не сиделось спокойно на месте?
Перкен вглядывался в его мертвенно-бледное лицо.
— Когда курильщик опиума начинает толковать мне о спокойствии, я посылаю его ко всем чертям. Если вам приспичило, ступайте покурите, а уж потом возвращайтесь, так оно будет лучше.
— Я же у вас не спрашиваю…
— Вы слыхали когда-нибудь о Перкене, а?
— А вам-то что до этого?
— А то, что это я и есть. И посему советую вам соблюдать осторожность.
— Покой нам только снится!..
Он снова склонился над раной, но не из послушания, а как бы ища чего-то; потом продолжал развивать свою мысль.
— Глупость, — проворчал он, — какая глупость…
Едва заметная улыбка, появившаяся на его губах и выражавшая отвращение, заставила опуститься углы его губ, вместо того чтобы поднять их, она исчезла, потом появилась вновь.
— Так вы и есть Перкен?
— Нет, я — персидский шах!
— И вам, разумеется, представляется крайне важным, что вы кое-что сделали в этой стране и прилагали немало стараний, вместо того чтобы спокойно сидеть на месте, и…
— Я-то ведь вас не спрашиваю, всерьёз ли вам кажется, что лучше спокойно сидеть на месте, как вы говорите.
Улыбка снова исчезла.
— Ну что ж, месье Перкен, слушайте меня хорошенько: у вас гнойный артрит. Не пройдёт и двух недель, как вы околеете. И сделать ничего нельзя, понимаете? Абсолютно ничего.
Первым побуждением Перкена было ударить, но в тоне доктора звучала горечь, а не враждебность, и он не шелохнулся. А между тем в его словах он уловил ненависть старых наркоманов к действию…
— Надо бы всё-таки поискать более серьёзного врача, — сказал Клод.
— Вы мне не верите?
Перкен задумался.