Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Шрифт:
Контролируются расходы, но также и приток доходов: чтобы строже следить за их поступлением, в 1542 году законом учреждаются 16 генеральных сборщиков налогов. Их округа вскоре совпадут с генеральными управлениями провинций, в рамках которых позднее прославятся своей деятельностью интенданты. Эта примечательная структурная реорганизация ни в коей мере не повлекла за собой масштабного увеличения налогового бремени, поскольку Франция, переживавшая период экономического роста, выплатила в виде чистых доходов 90 т серебра королю и его представителям в 1515 году и 140 т в 1547 году (реальное увеличение было менее значительным, поскольку металлические деньги тем временем обесценивались в результате общего роста цен, который произошел в годы правления Франциска, и эта тенденция сохранится и после его окончания). Что касается рентных платежей в пользу Парижской мэрии, которые (теоретически) положили начало государственному кредиту во Франции, то эти суммы в общем оставались незначительными. Таким образом, при Франциске I происходит качественное улучшение фискальной системы, которое, как это часто случается, не сопровождалось значительным количественным увеличением налогового бремени. Но именно количественная недостаточность уровня налоговых обложений вызовет финансовые трудности правительства, поскольку масса налоговых платежей оставалась неадекватной по отношению к возрастающим денежным расходам из-за непрекращающихся войн.
В результате этого обзора личность Франциска I, не являясь выдающейся (а кто из наших королей, за исключением Генриха IV, заслуживает этого определения), предстает как безусловно цельная и отвечающая духу своего времени во всем, что было в нем самое лучшее. Отсюда его успехи: происходит разумное сочетание готического архаизма и гуманизма Возрождения, совпадающее со вкусами и потребностями городского общества в эту эпоху… С незначительным числом чиновников (менее 10 000 гражданских служащих) и армией численностью 40 000 человек в военное время (следует сравнить с 50 000 гражданских служащих и 300 000 солдат в военное время при Людовике XIV) в стране поддерживался мир, культура и экономика развивались (87% железоделательных предприятий в 1542 г. насчитывали менее 50 лет существования). Внешние войны, хотя и безрассудные, сердцевины национальной жизни не затрагивали. Короче говоря, государство правило или по крайней мере обеспечивало мир внутри территорий, которые оно контролировало, экономно используя необходимые для этого средства.
Не будем, однако, особо придаваться оптимизму: большие достижения, которые мы отметили, в строительстве замков и финансах, совершенствовании финансовой системы, неудавшиеся войны и многое другое затрагивали прежде всего высшие или средние слои общества. Что же касается классов, которые презрительно называются «низшими», то их положение было иным. В Париже средний заработок чернорабочего в строительстве уже давно достиг своего потолка на уровне около 0,2 сетье пшеницы в день в пересчете, который мы произвели сами, денежного вознаграждения на зерновой эквивалент, чтобы облегчить сравнение одного века с другим. Это было золотое для заработной платы время для поколений людей, которых стало или оставалось мало в 1450-1470 годах, когда именно предложение рабочей силы (ограниченное) диктовало свои законы. Затем последовало жестокое снижение заработной платы рабочих. Тем не менее до конца XV века сохранялись еще остатки от прекрасного прошлого. Катастрофа наступила во времена Франциска I, который, как, впрочем, и его преемники, был тут ни при чем. В действительности проявились железные законы демографического роста, усугубленные неадекватным ростом производства продовольствия и неконтролируемым и не поддающимся контролю повышением цен на зерно: заработная плата чернорабочего в Париже снизилась до 0,08 сетье во времена Мариньяно и даже до 0,06 сетье (т.е. в три раза меньше, чем во времена старого Карла VII или молодого Людовика XI) накануне смерти Франциска I. Не лучшим было положение и в сельских районах под Парижем, в Лионе. Продолжая тему заработной платы в Париже, подчеркнем, что в последнее десятилетие пребывания у власти Франциска I она упала так же низко, как в худшие периоды правления Людовика XIV (1690-е гг. и 1706-1715 гг.) Буржуа де Пари [91] в своих писаниях после поражения при Павии жалуется на голод, эпидемии, отсутствие безопасности, обрушившиеся на столицу и соседние города: он не знает, но предчувствует наступление пауперизации. Что касается лионских типографских рабочих — передового рабочего отряда, то они в 1539 году положат начало современной практике забастовок. Плоды Возрождения созревали не для всех: «подкласс» бедных и бродяг стал во много раз многочисленнее. В Лионе, пытаясь сгладить последствия растущего обнищания, муниципальные власти создали «Благотворительную службу подаяния» (1531 г.), субсидировавшуюся за счет городских средств: она раздавала хлеб, помогала брошенным детям и сиротам. Несмотря на эти мужественные усилия (смехотворные в масштабе королевства), городские бунты — частое явление в XVI веке. Большой продовольственный бунт (la Grande Rebeyne) в Лионе в 1529 году, как раз накануне создания службы подаяния, является наиболее ярким примером. Но уже давно, с самого начала XV века, не было столь крупных восстаний плебейских масс, которые затрагивали бы не только города, что само собой разумеется, но и сельскую местность. А именно это и происходит в 1542 году на Атлантическом побережье в Вандее, Шаранте, в области Бордо, несмотря на относительное фискальное благоволение властей и не менее замечательное фискальное послушание населения. Предлогом было увеличение соляного налога: стало обязательным платить его в полном размере в областях, где до сих пор он взимался в меньшем размере. Антифискальные мятежи начала 1540-х годов были достаточно быстро подавлены, и Франциск I с присущим ему великодушием прощает бунтовщиков (по правде говоря, у него не было другого выбора, поскольку война за рубежом помешала ему довести до конца тапи militari — репрессивную политику, которую он, возможно, предпочел бы осуществить в охваченных волнениями местах). Тем не менее крестьянское восстание против соляного налога явилось тревожным сигналом: в нем нашла отражение ожесточенность мелкого люда. Бедняки не могут согласиться с тем, чтобы новые налоги еще больше подрывали их семейный бюджет, который, как они смутно ощущают, постепенно уменьшается в течение последних двух поколений. Эти выступления предвещают большие крестьянские восстания, которые запылают с регулярными промежутками в 1548-1707 годах в Южной Франции, особенно на юго-западе.
91
Буржуа де Пари (Никола Версори) — адвокат Парижского парламента, автор книги о здравомыслии (1519-1530 гг.).
Франциск I умирает 31 марта 1547 г. Накануне он расстался с Анной де Писслё, герцогиней д'Этамп, отношения с которой 20 лет внешне выглядели так, будто они заключили долгосрочное соглашение. «Этот ветреник умел хранить верность». В конце апреля забальзамированное тело короля было перенесено в замок Сен-Клу, принадлежавший кардиналу дю Белле. Изображение усопшего, лицо и тело, исполненное Франсуа Клуэ, заняло место на парадной кровати в специально обставленном зале почета Сен-Клу. В течение 11 дней по монархическому обычаю этому изображению подают пищу. (Кажется, эта идея была заимствована из церемониала усопших римских императоров, в то время как обычай выставлять манекен пришел из поздней готики и похорон Карла VI и Карла VII, в очередной раз обнаружив in vivo синтез Средневековья и Возрождения, столь типичный для эпохи Франциска.) 22 мая изображение короля, хотя и посмертное, в торжественной обстановке в сопровождении представителей всех высших органов власти появляется в Париже. Так обозначается непрерывность монархии и в особенности королевского правосудия, которое символизируется манекеном короля и окружающими его парламентариями в красных мантиях. Во время погребения в Сен-Дени (23 мая 1547 г.) гроб опускают в могилу, символы суверенной власти (корона, скипетр и рука правосудия) располагают на его крышке, затем их снимают. Теперь наконец можно воскликнуть: «Король умер, да здравствует король, да здравствует Генрих II, Божьей милостью король Франции, которому Бог предвещает долгую жизнь!» Манекен Франциска был как второе «тело» Его Величества: он обеспечивал мирную передачу высших знаков власти от умершего государя его преемнику. Бурбоны, которые в этом деле окажутся меньшими формалистами, чем Валуа, после 1610 года постепенно откажутся от этого ритуала — пережитка далекого прошлого — в пользу чисто династической, индивидуальной и кровной персонификации королевских функций, персонификации, которая в будущем неоднократно наносит им ущерб. Нельзя никогда полностью отождествлять идею с эфемерной или телесной личностью одного человека или даже рода. В 1547 году изображение-манекен, которое в междуцарствие символизирует переход власти, придает также суверенитету как таковому конкретное и автономное существование, своевременно отделенное от обоих лиц — мертвого и живого, которые сменяют друг друга на троне через несколько недель. А тот факт, что при изготовлении этому манекену придавалось физическое сходство с первым, а не со вторым, сути дела не меняет.
Итак, усопшему Франциску I наследует в 1547 году Генрих II — строгий и полный сил молодой человек, которого не пугают его новые обязанности. Трудолюбивый, сознающий долг служения короне и делу спасения своих народов, достаточно умственно развитый, прилично владеющий испанским и итальянским, спортивный, как и его отец, с которым у него случались серьезные конфликты, Генрих — весь «из мускулов и костей», опасающийся располнеть, любитель охоты и «Нимврод», он не обладает тем шармом и качествами экстраверта, которые делали популярным его предшественника. Отнюдь не феминистки, а историки прошлого времени будут упрекать его так, будто речь идет о пороке, за связь с Дианой Пуатье, которая была на 20 лет старше его. Они будут, не имея на то особых оснований, высмеивать сыновнюю привязанность Генриха к Монморанси, который, конечно, был посредственным полководцем, наглым, корыстолюбивым и грубым. Но он выступал за сохранение мира и потому зачастую играл позитивную роль. Что касается Дианы, то наша эпоха будет к ней более справедливой. В общем, это был любовный треугольник: в отношении любовницы — чувственность, в отношении жены — преданная любовь: супруга Генриха II Екатерина Медичи была королевой осмотрительной, умеющей держать себя в надлежащих рамках. Она проявит свои качества государственного деятеля лишь тогда, когда станет вдовой и регентшей.
Ситуация при дворе в момент восшествия на престол Генриха II известна: сосуществование — порой антагонистическое — между фракциями Монморанси и Гизов. Тем не менее на ней следует остановиться, так как это имеет методологическую ценность для понимания всех дворцовых конфликтов в течение трех веков Старого порядка.
Коннетаблю Анн де Монморанси уже полных 50 лет. Он является близким фаворитом молодого монарха, сразу снявшего с него временную опалу, в которой оказался по велению предшествующего короля, и имеет много детей. Один — Франсуа — женился на Диане Французской, побочной дочери Генриха II, а другой — Генрих — останется в истории (особенно лангедокской) под именем д'Амвиль или Дамвиль. Он женился на Антуанетте де Ла Марк и, следовательно, стал внучатым зятем любовницы короля: Диана Пуатье в этой связи будет вынуждена в конце концов выступить в поддержку монморансийской фракции. С другой стороны, внучка сестры коннетабля Луиза выйдет замуж за принца Конде, одного из тех Бурбонов, связи которых с протестантами вскоре станут широко известными.
И наконец, та же Луиза вторым браком будет замужем за Гаспаром де Колиньи, от которого родит трех сыновей, также связанных с еретиками и имеющих влиятельное положение в государстве и обществе: один из них, Оде, — кардинал; второй, Гаспар-младший, — адмирал Франции, третий, Анри д'Андело, — генерал-полковник от инфантерии.
Таким образом, четко выявляется монморансийская стратегия: максимально использовать брачные союзы левой руки [92] (за неимением лучшего) с королевской семьей, привлечь таким путем в свой лагерь побочную родственницу и любовницу монарха, одновременно завязать другие брачные союзы, правда, более удаленные от королевского рода — с Бурбонами. В идеологическом плане ориентация Бурбонов и позиция семейства Колиньи позволят роду Монморанси продемонстрировать верность знати, Парламенту, а также протестантам, влияние которых, несмотря на политику гонений против них Генриха II, во французском обществе в последней четверти XVI века уже достаточно значительно.
92
Брачный союз левой руки означает морганатический брак (во время бракосочетания жених подает невесте левую руку вместо правой). — Прим. ред.
С другой стороны выступают Гизы, происхождение и семейные связи которых относятся к наиболее могущественным и разветвленным. Лотарингские властители, они в то же время близкие родственники монарших домов Европы. Клод де Гиз, отец всех, кто чего-нибудь стоит в этой семье, женился на представительнице Бурбонского дома. Его сын Франсуа в 20 лет станет при Генрихе II одним из крупнейших полководцев Запада. Он будет для нового короля тем козырем, которого столь остро не хватало Франциску I, военный штаб которого зачастую (но не всегда) не соответствовал должному уровню.
Молодой Франсуа де Гиз располагается, таким образом, на противоположной стороне по отношению к убеленному сединами Монморанси, который больше блистает за столом переговоров, чем на полях сражений. Женившись на Анне д'Эсте, Франсуа де Гиз стал внучатым зятем Людовика XII и таким образом породнился с домом Валуа. Клод д'Омаль, младший сын того же старшего Клода, женился на дочери Дианы Пуатье (опять она) — Луизе. Дочь старого Клода Мария вышла замуж за Якова V Шотландского, от которого у нее будет дочь Мария Стюарт, вскоре ставшая женой старшего сына Генриха II, будущего короля Франции под именем Франциск II, чье правление будет скоротечным. Гизы, среди которых есть еще два кардинала, во всяком случае, стремятся путем заключения обычных браков или браков левой руки сблизиться с самыми высокопоставленными семьями Франции, Лотарингии, Шотландии, а также с Римским двором. Их воинственное устойчиво прокатолическое влияние уравновешивает — и даже более того — влияние Монморанси-Колиньи, носившее более умиротворительный и скрытно прокальвинистский характер. Госпожа Лафайет в своем прекрасном эссе о дворцовых интригах, которое предпослано «Принцессе Клевской», использует в качестве главного примера противостояние Гиз-Монморанси, иллюстрирующее парадигмы интриг в окружении монархов: они соотносятся с политико-религиозными антагонизмами и, с другой стороны, связаны с различными ветвями и разветвлениями семьи суверена при Генрихе II, а позднее — при Людовике XIV, естественно, уже с другими действующими лицами.
В военном плане начало правления впечатляет: опираясь на союз со Швейцарией, возобновленный в 1540 году, Генрих вместе с преданными ему Монморанси и Франсуа д'Омалем (который вскоре станет герцогом Гизом) заставляет англичан, проведя комбинированные операции на суше и на море, вернуть Булонь, которую они оккупировали в последние годы правления Франциска I. Более того, французы с согласия шотландской королевской семьи похитили в результате внезапной операции молодую Марию Стюарт, племянницу Гизов, которая отныне предназначается дофину, будущему Франциску II. Триумфальный въезд Генриха II в Руан, состоявшийся в октябре 1550 года, заставляет вспомнить проблему морских, океанских и даже американских перспектив Франции. После успеха с возвращением Булони, который стал, правда, возможен наполовину в результате морского сражения, перспективы эти улучшаются. Инсценировка в Руане сражения между сотнями голых индейцев, несколько десятков которых были действительно доставлены из Америки, а в роли остальных выступали бравые нормандцы с раскрашенными в коричневый цвет телами, обозначает в метафорической манере третью опору (или третье возвращение к источнику) возрождающегося гуманизма: после «вернитесь» в античность и к Библии — вот вам полный портрет Дикаря, а вскоре и Доброго дикаря, который станет столь дорогим Монтеню.