Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610

Ле Руа Ладюри Эмманюэль

На протяжении длительного времени постоянство основных тенденций развития имело своим следствием смягчение, а порой обращение вспять процессов передела земельной собственности. Периоду «галопирующей демографии» между 1450 и 1560 годами сопутствовало ускоренное дробление земельной собственности простолюдинов, тягловых земель, мелких земельных участков. Этот период дробления, в свою очередь, был резким контрастом предшествующей ему фазы концентрации земельных владений, обусловленной в период между 1348 и 1450 годами снижением численности сельского населения.

Ничего подобного не происходило или, во всяком случае, не проявлялось в столь острой форме в период с 1560 по 1715 год. Численность населения все это время остается стабильной при небольших подъемах и спадах, а может быть, и несколько растет к концу этого периода. Но это не идет в сравнение с тем, что происходило в период с конца правления Карла VII до смерти Генриха II, когда наблюдались чрезвычайно резкие демографические спады и всплески. В новых условиях топор наследований перестанет оказывать свое разрушительное действие в XVII веке. В некоторых случаях дело доходит до появления обратных процессов. Так, например, действие новых факторов дает себя знать в Парижском районе: здесь динамизм демографического, экономического, финансового влияния столицы, подкрепленного вскоре воздействием ее версальского сателлита, предоставляет широчайший рынок сбыта для продуктов земледелия территории, равной площади нескольких департаментов нынешней Франции. В том же направлении действует и фактор наличия в самом Париже богатых и могущественных собирателей земельных владений (дворянства, духовенства, чиновников и военачальников и даже купцов), которые стремятся укрупнять свои владения за счет изрядных кусков земель Парижского бассейна.

Так возникают в этих краях новые или расширяются старые латифундии — площадью до ста, а иногда и более гектаров — во времена Генриха IV, Людовика XIII и Людовика XIV; их обладатели-накопители сдают эти земли крупным фермерским хозяйствам в аренду, получая ежегодно земельную ренту, ставки которой устанавливаются по согласию сторон раз в три, шесть или девять лет. Эти хозяйства уже довольно эффективны экономически, хотя из-за недостаточного количества рогатого скота и навоза их продуктивность не поднимается до уровня, достигнутого английскими коллегами — крупными фермерами окрестных земель Лондона. Будучи, по французским меркам, прекрасными сельскими хозяевами, фермеры парижских окрестностей остались известными в нашей истории также и под своими прозвищами «сборщиков платежей для сеньоров» и «деревенских выскочек».

На протяжении длительного времени в эту эпоху складывается система норм для основных источников доходов в сельском хозяйстве и всевозможных вычетов из них. После катастрофического падения уровня реальной заработной платы в аграрном секторе экономики XVI века дальнейшего снижения не происходит и временами отмечаются некоторые положительные сдвиги, в частности, во времена правления Людовика XIII и Людовика XIV. Во всяком случае, этот уровень больше ни разу не опускается ниже рекордно низкой цифры, отмеченной в канун и во время Религиозных войн. Надо ли уточнять, что ниже опуститься ему было бы трудно… Дальнейшее снижение привело бы в конце концов к гибели всего сельского пролетариата от голода.

Если заработки стабилизируются на низшем предельном уровне, то удержания становятся «нормальными», лишь достигнув своего потолка. Сказав это, мы рискуем столкнуться с одним веским возражением. Дело в том, что в XVII веке отмечался несколько повышенный рост земельной ренты, иначе говоря — арендной платы, относительно ее уровня в XVI веке. Отметим, однако, что это повышение, хоть и в самом деле ложилось тяжелым бременем на плательщика, имело сугубо локальный, региональный характер и коснулось, как известно сегодня, лишь областей Лангедока и, может быть, Средиземноморья или Юга в целом, где арендная плата становится чрезвычайно высокой во времена правления Людовика XIII и молодого Людовика XIV. Но разве не происходит это потому, что в этих краях, где налоги взимаются в натуральной форме, что ущемляет интересы землевладельцев, последние находят выход, перекладывая на плечи своих арендаторов, уже несущих непосильную ношу, растущий гнет тягот, увеличенный стараниями министров-кардиналов, Ришелье или Мазарини… В других местах, там, где существует иная налоговая система, и в частности в главных областях Парижского бассейна, земельная рента оказывается во времена трех первых королей Бурбонов совершенно неспособной побить те рекорды, которые она поставила на протяжении прекрасного XVI века, века расцвета Ренессанса, во времена Франциска I и даже Генриха II. Тут можно было бы только отметить, что в тех областях, где преобладали крупные хозяйства, эта земельная рента росла почти автоматически вместе с расширением обрабатываемых площадей, поскольку такие земли включались в сельскохозяйственный оборот в обширных поместьях, принадлежащих представителям «имущего класса» — дворянам, военным и гражданским чинам, высшему городскому сословию. Что же касается денежной ренты, которую можно уподобить процентам, выплачиваемым по своим долгам заемщиком заимодавцу, то она продолжала — на протяжении всего XVII века — тяжко обременять крестьян и их «казну» (она вряд ли заслуживала такого названия — настолько тощими были крестьянские кошельки). Действительно, большинство селян — крестьян и прочих — как и прежде, увязают в долгах, занимая у богатых и не очень богатых, располагающих как в городе, так и в деревне драгоценными запасами звонкой монеты. Однако и в этом отношении положение в XVII веке отнюдь не представляется значительно ухудшившимся по сравнению с предшествующим столетием. Действительно, от века к веку происходило заметное снижение общепринятых долговых процентных ставок, и с 10% в XVI веке они упали в XVII веке до 5,5%, что облегчало положение столь многочисленных на селе должников. Но, с другой стороны, снижались и темпы инфляции. В самом деле, тот продолжительный период роста, «революции» цен, который растянулся почти на весь XVI век, захватив годы правления шести последних королей династии Валуа, в годы первых Бурбонов стал лишь полузабытым и уже далеким воспоминанием. Эти Бурбоны стали современниками процесса остановки роста цен, достигших определенного потолка, и даже некоторого их снижения (при Кольбере), особенно заметного при исчислении цен в граммах серебра. Началась череда периодов с низкой или нулевой инфляцией, короче говоря — фаза дефляции. Первыми ее жертвами как на селе, так и в городе становятся должники: их задолженность не сокращается теперь от удешевления денежных знаков, которое больше не происходит. Дефляция закрепляет эту задолженность. Если сопоставить действие обоих этих процессов — снижения ссудного процента и дефляции, то можно заметить, что результатом становится их взаимная компенсация. Прекрасная операция! Задолженность сельских жителей закрепляется снижением уровня инфляции и тут же облегчается снижением ссудного процента. Подводя итог, можно утверждать, что эта задолженность, хотя и была тяжелым, а порой и невыносимым бременем в своих абсолютных размерах, видимо, не выросла значительно в XVII веке по сравнению с предшествующим столетием. И мы снова приходим к нашей мысли об определенной стабилизации вычетов.

И наконец, рассмотрим последнюю по счету, но не последнюю по значению церковную десятину. Она чаще всего взималась с урожая зерновых. В XVII веке размер десятины также не мог заметно расти ни абсолютно, ни относительно. У нее мог быть прирост только в результате окончания движения за отказ от выплаты десятины, начавшегося в шестом десятилетии XVI века среди крестьян-гугенотов, к которым примкнуло и немало недовольных селян, остававшихся притом добрыми католиками. Конец бойкота десятины и успокоение образумившегося крестьянства, наступившие в классическом веке (после опасных крайностей эпохи Религиозных войн, обостривших все противоречия), пошли, очевидно, на пользу духовенству, главному получателю десятины. По существу, однако, в течение этих двух веков положение мало изменилось и в абсолютных цифрах, и в относительных величинах. В самом деле, в процентном отношении, согласно обычаю, десятина составляла в большинстве областей Франции 8 или 9, а иногда и 10%. Эти цифры меняются от места к месту, но чаще всего остаются в пределах этого коридора. Утверждение, что эти цифры, даже и столь высокие, мало способны к росту в период между правлениями Франциска I и Людовика XIV, означает подчеркивание относительной стабильности реальных доходов духовенства: просто оно возвращает себе в течение боголюбивого XVII века — после бойкота десятины 60-х годов XVI века — тот уровень или объем десятины, которыми его дальние предшественники пользовались в годы Ренессанса, до начала отказов от уплаты десятины. Тем более что общее количество собранного зерна (за вычетом твердой ставки десятины после уборки урожая) не выросло сколько-нибудь заметно с XVI по XVII век.

В отношении этой массы замерших на высшей точке своего подъема удержаний, включающих и выплаты сеньорам, мне известно лишь одно исключение, но оно имеет огромное значение. Речь идет о налоге, и в этом случае можно говорить об очевидном его росте и даже взлете в плане и концептуальном и количественном. Чистые доходы государства около 1560 года достигали почти 200 т в серебряном эквиваленте, затем снова 200 т между 1600 и 1630 годами. При Ришелье и Мазарини они постепенно доходят до 500 т к 1645 году и до 800 т около 1690 года. Достаточно, чтобы толкнуть крестьянство (и горожан) на налоговые бунты. Бунтовщики выступали в особенности против прямых налогов, против косвенных налогов, получаемых через откупщиков, и, наконец, против обременительной постойной повинности — предоставления постоя двигающимся по стране армиям.

Охватывая взглядом в целом весь период с 1340 по 1715 год — а его мы рассмотрим позднее полностью или частично, — приходим к выводу, что общим знаменателем для него с самого начала является становление полнонаселенной Франции, где число жителей в лучшие годы достигало 20 млн. душ, из которых 85-90% — сельское население. Но такой высокий демографический показатель отмечался лишь несколько раз в течение двух первых веков (1340-1560 гг.) рассмотренного периода. Он выглядел чем-то вроде идеальной нормы для того времени или своего рода экологическим потолком, но отнюдь не такой константой, какой он станет на длительный срок позднее, начиная с 1550-1560 годов и вплоть до 1700-1715 годов. В любом случае за этот период технические параметры орудий труда, положение дел в формировании единого языка (резкие диалектические различия), ситуация с религией (доминирующий в крестьянской массе католицизм, несмотря на локальный рост островков распространения сельского кальвинизма) изменяются довольно медленно. Может быть, только намечается медленное и ограниченное движение к товарному сельскому хозяйству, к крупному сельскохозяйственному производству современного, скажем даже — капиталистического, типа. Добавим, чтобы точнее охарактеризовать изложенную здесь периодизацию, охватывающую столь длительные отрезки истории: годы с 1340-го по 1560-й сложились в «большой двухвековой цикл», которому ранее мы дали более подробную характеристику, показав его исключительное значение и скрытые в нем корни дальнейшего исторического развития. Теперь продолжим. Период с 1560 по 1715 год является (по завершении этого «большого цикла»), скорее всего, просто временем закрепления на тех основах, которые были названы: теперь есть надежная демографическая стабильность или очень медленный прирост населения, нередко возникающая депрессивная атмосфера с кризисами тяжелыми, но не продолжительными. И при этом, однако, никаких катастрофических провалов.

Что касается уровня жизни, который остается весьма низким у большинства селян, то в эти годы наблюдается установление некоторых общих средних норм и по населенности территорий, и по уровню доходов и высоких обложений. Даже при преимущественном росте государства и его налоговой системы (следовало бы добавить: и при росте грамотности населения и некоторой капитализации сельского хозяйства) продолжают действовать неизменные правила: чтобы консолидировать общество, необходимо утвердить и как можно шире распространить принцип силы и социального единства, который реально воплотится после трагических Религиозных войн в разросшихся на всех уровнях властных структурах эпохи Бурбонов со времени прихода к власти Генриха IV и до смерти Людовика XIV.

Уточним, что Религиозные войны 1560-1595 годов нанесли довольно чувствительный удар по экономике Франции и ее населению. Конечно, речь не идет в этом случае о катастрофическом провале, как это случилось около 1450 года, когда население страны было сведено к 12 млн. душ (а может быть, и менее того?), о чем мы уже неоднократно упоминали.

В самом деле, к 1600 году, после трех или четырех военных десятилетий, население Франции все еще насчитывает 19 млн. душ в рамках ее нынешних границ и 17 млн. в границах «королевства» того времени. Таким образом, общий итог потерь, если таковые и были, не намного превышает 1-2 млн. человек, считая от демографических максимумов 1560 года. Бурный демографический рост в первые годы XVI века оказался сломленным несколькими бедственными десятилетиями в период между Карлом IX и временем Лиги, но затем уступил место стагнации с несколькими периодами очень плавных спадов и отнюдь не таких провалов, какие случились во времена Изабеллы Баварской и Карла VII.