Королевский дуб

Сиддонс Энн Риверс

— Ты говорил, что вы следите за анализами каждый день…

— Да. Это так. Вода такая же чистая, как и всегда. Наверно, я сорвался тогда, не разобравшись во всем до конца. Но было полное ощущение, что в лесах что-то не в порядке. Все остальные думают, что все хорошо. Это было очень сильное очищение.

— Теперь ты можешь оставить все в покое?

— Так я и поступил. Мы сделали все, что могли. Раньше этого было достаточно.

Около семи часов начали прибывать гости. Как и говорил Том, их было около пятидесяти. Большинство приезжали парами, все в костюмах, которые больше свидетельствовали об энтузиазме, нежели об исторической точности. Всех этих людей я знала — они давали вечера, которые мы с Картером посещали во время праздничного сезона, им принадлежали очаровательные дома рядом с грунтовыми

дорожками или огромные раскинувшиеся коттеджи, они давали балы, устраивали ужины, коктейли, чай и охотничьи завтраки. Я встречала этих людей на концертах, в магазинах и кинотеатрах, на тренировочных треках, в клубе, косметическом салоне и у дантиста. Теперь, к счастью или к несчастью, они были близкими мне людьми. Они приветствовали меня, когда я была с Картером, а позднее передавали сплетни о нас с Томом и Хилари. Но сегодня вечером были только улыбки, поздравления с днем рождения и смех над костюмами друг друга. Я почувствовала, как остатки моей сдержанности и враждебности по отношению к жителям Пэмбертона ускользают прочь в волшебный вечер, созданный Томом Дэбни. Как я могла винить этих людей за то, что они слушали измышления Пэт? Любой бы прислушался, если бы ему описали все в таком чудовищном свете. Но, наверное, они все же не поверили сплетням, иначе не приехали бы сегодня, чтобы поздравить Хилари и меня с днем рождения. Очевидно, те, кто поверил, не присутствовали или вовсе не были приглашены. Не было никого из членов клуба пэмбертонских дам, за исключением Гвен Каррингтон и Тиш, чья веснушчатая грудь высоко вздымалась из зашнурованного атласного лифа платья („Я заказала это чудо в костюмерном магазине Атланты. Ну как, похожа я на посетительницу бала старых шлюх?") Моя подруга стояла рядом с Чарли, облаченным в простыню с нашитыми на нее золотыми и серебряными звездами и лунами.

— Ты кто? Астролог Нэнси Рейган? — засмеялась я.

— Я маг, — ответил Чарли. — Мерлин, если говорить точно. Желаешь заглянуть в мою пещеру и посмотреть фрески?

Пэт и Картер отсутствовали. „У меня есть кое-какие ограничения", — объяснил Том.

Клэй и Дэйзи Дэбни прибыли поздно. Их сопровождали Чип и Люси. И если первые двое были в современных официальных нарядах, то двое последних разоделись как Пьеро и Пьеретта. Люси выглядела восхитительно, она почти утопала в свободном костюме арлекина, а ее пушистая головка утенка высовывалась, как лилия, из круглого плоеного воротника. Чип был похож на клоуна в день открытия супермаркета.

Клэй Дэбни поцеловал меня в щеку и согнулся над ручкой Хилари.

— Не имел возможности видеть вас, мисс Энди, — произнес он. — Я провел большую часть зимы в Атланте, занимаясь спорами с Федеральной комиссией связи и пытаясь заставить идиотские законодательные органы принять закон о тотализаторе. Могу добавить, что мне не повезло. Мысль об узакониваний источника дохода очень их пугает. Могу я пожелать вам и мисс Хилари встретить еще много дней рождения и чтобы большинство из них вы провели в Пэмбертоне? Вы приносите улыбки туда, где их долгое время было не слишком много.

Клэй ласково потрепал Тома по плечу, а Том положил ладонь на руку дяди. В сумерках их можно было принять за отца и сына: оба худые и изящные, закаленные долгим пребыванием на весеннем солнце, те же голубые глаза под густыми бровями, такой же длинный, с ямочкой, подбородок. Рядом с ними Чип выглядел слоноподобным, не в меру розовым и почему-то вызывающим беспокойство, как ребенок, наделенный такими возможностями, с какими он не в силах управиться.

— Могу я поцеловать Энди в день рождения? — спросил он и прилип своим мокрым ртом к моим губам, пытаясь ловким языком проникнуть вовнутрь. Я отдернула голову. Чип шагнул назад и улыбнулся, оглядывая мое платье.

— Эти елизаветинцы знали, как одевать женщину, — проговорил он. — Вероятно, так же, как и раздевать. Будто стоит только сжать талию, и груди выскочат, как виноградины.

— О Господи, Чип, можно подумать, тебя вырастили в сарае, — в сердцах воскликнул Клэй, беря меня за руку и уводя от своего сына к столу на террасе над ручьем, где Том и Мартин вскрывали свежие устрицы и укладывали их горной на блюда с дольками лимона и сложным соусом. На щеках Клэя появились два красных пятна, а смех, звучащий в голосе, не отражался в глазах. Я вновь подумала, каким прекрасным сыном был бы для него Том и сколько молчаливой боли, наверно, приносит ему родной отпрыск. До каких пор любовь может перевешивать

стыд? Возможно, долго; возможно, она только возрастает из-за стремления родителей укрыть, оградить вызывающего раздражение окружающих ребенка. Я вспомнила, что самую сильную любовь, скрытую под гневом и неловкостью, я питала к Хилари тогда, когда она вела себя хуже всего. Девочка казалась тогда такой ранимой, находящейся во власти собственных терзаний. Несомненно, Клэй Дэбни чувствовал то же в отношении Чипа. Но я не могла сомневаться в его любви к племяннику. Лицо старика просто светилось этим чувством, когда они были вместе.

Том заметил лихорадочный румянец на щеках дяди и мое вспыхнувшее лицо. Он сделал движение в сторону Чипа, все еще глядящего нам вслед с противной усмешкой на мокрых губах.

— Оставил для тебя самые лучшие, — сказал Том, вручая Клэю тарелку со сверкающими устрицами. — Есть еще горячий кайенский соус, тот, что ты любишь, и свежий черный перец, если я смогу его найти.

— Вот мальчишка, пытающийся подлизаться и старому человеку, — засмеялся Клэй. — Ты думаешь, я тебе собираюсь оставить все земные богатства?

— Нет. Может быть, одну-две старенькие радиостанции. Не откажусь и от газеты.

— Дай-ка мне еще горячего соуса, и, может быть, я прибавлю сверхчастотную параболическую антенну, — проговорил старин, и мы рассмеялись. Вечер медленно вращался на своей оси, приближаясь к ночи.

Никогда не забуду ту ночь. Думаю, никто из приглашенных не сможет забыть ее. Это было похоже на Рождество в детстве или на день рождения, отмечающий переход на новую ступень жизни. Наполненный, сверкающий, кружащийся и сияющий вечер. Много лет спустя те из нас, кто приехал на Козий ручей тогда, будут все еще вспоминать о нем.

Этот праздник принадлежит к пантеону прекрасных моментов жизни, которые обычно бывают случайными и не могут быть запланированы, поэтому они так редки. Без сомнений, центром этого вечера был Том.

Он был везде, смеющийся, дразнящий, поющий, танцующий, отпускающий ужасные шутки, целующий женщин и обнимающий за плечи мужчин. Не было ни одного человека, кто бы не почувствовал исключительную магию его притяжения. Его кипучая натура вывела самых медлительных из нас из состояния инертности, а парящих в небесах заставила подняться еще выше. Даже серьезный Уинн Чепин присоединился к импровизированному хору, распевающему „В ту ночь они разлохматили дочку О'Рейли". Даже квадратная угрюмая Хелен Чамберс захихикала, когда Том поцеловал ее в жесткую шею и заявил, что ее вид может очаровать изголодавшиеся глаза. Она расцвела от румянца, как засохшая старая роза. Хилари в короне и плаще сияла, как молодое солнце. Мне трудно было смотреть на сверкающее радостью лицо девочки. Я чувствовала себя пьяной от счастья — счастья дочери, Тома, моего собственного.

— Лучше, чем сейчас, наверно, быть не может, как думаешь? — спросил у меня Том, кружа мимо в танце свою тетю Дэйзи. Он вытянулся, чтобы чмокнуть меня в щеку, но промахнулся и поцеловал в ухо, сдвинув мне корону на глаза.

— Да, — ответила я, а внезапные слезы подступили к горлу. — Лучше — невозможно.

Риз Кармоди и Мартин Лонгстрит разносили огромные подносы с пряным вином и медом, приготовленными Скретчем. Были и обычные напитки и вина для тех, кто не желал попробовать стряпню старика, но я не видела ни одного такого человека. Мед разливался, как… мед. Через час царило шумное веселье, подобное буйству викингов. Музыка в стиле барокко лилась из огромных динамиков, прикрепленных под потолком, сменяя вальсы девятнадцатого века. Во время одного из них Том подошел к Хилари, низко наклонился над ее рукой и вывел на середину комнаты.

Когда они достигли центра, он остановился на мгновение, глядя вверх на динамики, я услышала, как игла поднялась с музыки Штрауса и опустилась на другую пластинку. Пауза, а затем — вызывающая дрожь мелодия на гитаре, пронизавшая все мое существо:

В лунном свете река широка, далека,Я ее перейду, но не знаю когда.Создавая мечты, подчиняя сердца.Мне идти за тобой суждено до конца…

Лицо Хилари вспыхнуло пламенем радости, пламенем таким прекрасным, что я вынуждена была отвернуться, чтобы не расплакаться. Том протянул руки, девочка вплыла в его объятия, и они закружились в музыке.