Королевский дуб
Шрифт:
— Все, что есть, проходит, Энди. Все проходит. А земля остается неизменной.
Я плакала так сильно, что не слышала, как постучала дочь Скретча. Когда она нерешительно вошла в гостиную, громко зовя отца, старин похлопал меня и мягко отстранился. Я прислонилась к стене, затопленная печалью, утомленная ею. Я слышала, как Скретч прошел через холл, гостиную и остановился у двери.
— Загляни в себя, Энди, — проговорил он. — Ты найдешь там то, в чем нуждаешься. Леса внутри тебя. Загляни внутрь.
Дверь застонала, закрываясь, старый автомобиль с ворчанием ожил,
Я бессмысленно прильнула к стене, не уверенная, что смогу пошевелиться и не упаду, думая, как уже думала однажды, что можно умереть просто от горя. Дверь комнаты Хилари открылась, и я больше почувствовала, чем увидела, спотыкающуюся дочку, которая обхватила меня и прижалась лицом к ямочке под моим подбородком, куда она теперь доставала.
Я обняла ее, и мы стояли, плача о Скретче и обо всем утраченном и прошедшем. Я давно не слышала, как она плачет. Я не могла вспомнить, чтобы когда-либо позволяла ей видеть, как плачу я.
Хилари успокоилась первой. Когда я наконец смогла поднять голову и взглянуть на нее сквозь горящие распухшие веки, то увидела улыбку на ее покрытом пятнами, мокром лице. Улыбка была слабой и кривой, рот девочки дрожал, но это была улыбка Хилари и ничья другая. Как долго моя дочка скрывалась за этим бледным лицом.
— Все нормально, мама, — сказала она, застенчиво протягивая руку, чтобы похлопать меня по плечу. — Все нормально.
Глава 15
Мы ничего вместе не делали, Тиш, Чарли и я. Вечером накануне нашей поездки в пляжный домик Колтеров — через два дня после отъезда Хилари в Атланту — мать Тиш упала и сломала бедро, и Тиш с Чарли немедленно выехали в Мейкон.
— Пожалуйста, поезжай в коттедж, — по телефону уговаривала меня Тиш. — Я положу ключ под коврик у двери. Если дела окажутся лучше, чем я предполагаю, то мы присоединимся к тебе. Я бы на самом деле меньше волновалась, если бы ты поехала. Не думаю, что тебе следует именно теперь оставаться одной в Пэмбертоне.
— Господи, почему нет? — возражала я, стараясь не замечать странный стержень чего-то, холодно ворочающегося у меня в животе, что очень сильно напоминало страх. — Я здесь живу. Что со мной здесь может случиться?
— Полагаю, ничего. Просто последнее время ты выглядела не совсем обычно. Раздражительная, напряженная и… рассеянная. Думаю, перемена обстановки была бы тебе полезна.
— Покой — вот что будет мне полезно, — ответила я. — Абсолютный, полный покой в пустом доме, чтобы не лезть из кожи при любом звуке, производимом Хилари. Я намерена отсыпаться в течение двух дней, а потом собираюсь вычистить весь дом, начиная с люстры и кончая дерьмовым домиком, как выразился один человек.
Холодный язык страха поднялся из живота вверх, чтобы заигрывать с сердцем, запустил его, и оно помчалось. Я тяжело глотнула слюну. Что, на самом деле, происходит со мной? Чего можно бояться в моем спокойном доме? Чего можно бояться в поездке Хилари? Ее терапевт заверил меня, что она вне опасности, что на
— Хорошо, я каждый день буду звонить и узнавать, как ты, — заявила Тиш. Я с трудом могла расслышать подругу из-за стука собственного сердца, отдававшегося в ушах.
Повесив трубку, я какое-то время сидела на своей кровати, слепо оглядывая комнату. Она казалась странной, как-то удлиннившейся и чересчур светлой. Это не была знакомая мне спальня. Сердце усилило свой стук, ладони стали влажными. Это было нелепо. Я поднялась, пошла в кухню и посмотрела на стенные часы — семь тридцать пять. Это позже, чем я обычно готовила ужин для Хилари и себя. Я вспомнила, что не ела ланч. Может, ослабляющее дрожание в моем желудке — просто голод. Я вынула банку супа из шкафа, отнесла ее к плите, достала ключ для открывания консервов, но положила его на стол. Мои руки, как оказалось, дрожали. Я протянула руку и достала мою единственную бутылку виски. „Вначале нужно выпить, — решила я. — А пока я пью, послушаю новости".
Я взяла стакан в гостиную, устроилась на диване и включила телевизор, но вскоре выключила и встала. Я чувствовала, что нечто понуждает меня двигаться, найти что-нибудь, чтобы занять руки и ноги. Странный, бесформенный, неопределенный страх усиливался, подступая ко мне волнами и порывами. Пот появился на моем лбу. Я сделала большой глоток жгучего виски и почувствовала, как оно, жаля внутренности, продвигается в желудок, прорезаясь через страх. Я сделала еще глоток.
— Выпивка — именно то, что надо, — громко сказала я самой себе, и мой голос тоненько и ужасно зазвенел в пустоте.
Я оказалась у телефона и набрала номер раньше, чем сообразила, что я делаю. Я поняла, какой номер я набрала, только когда услышала голос автоответчика, голос Картера. Я уже хотела повесить трубку, но затем остановилась. Его голос, записанный на пленку, был глубоким, ласкающим и теплым, таким, каким я его помнила, и моя рука сильнее сжала трубку, будто пытаясь уцепиться за безопасность этого голоса.
— Меня сейчас нет дома, — говорил Картер. — Если дело не терпит отлагательств, меня можно найти по телефону 422-7877. Если нет — я позвоню вам, как только смогу.
Я повесила трубку. Номер телефона я знала. Телефон Пэт Дэбни. Безопасность чудесного голоса оказалась иллюзией, химерой. Я не могла позвонить Картеру. Теперь он не был моим, и я не могла звонить ему.
Я чувствовала, как на границах моего сознания сжимается что-то огромное, черное, бесформенное, какое-то усиление страха, такое ужасное и неизбежное, что я понимала: если это нечто доберется до меня, со мной будет покончено. Я закрыла глаза и сжала кулаки, чтобы удержать его на месте. Когда пронзительный звонок телефона ворвался в тишину, я подпрыгнула, будто кто-то бросил мне спасительную веревку в холодное, поглощающее море.