Королевский фаворит
Шрифт:
— Это мать маленького графа, — отвечал совершенно спокойно Альфонс. — Ее слуги отлично защищались, у нас была славная свалка.
— Так это правда! Это правда! — вне себя вскричала королева. — Наследник Браганского престола не…
Она не кончила. Сделав над собою страшное усилие, она снова приняла свою обычную гордую осанку.
— Сеньоры, — сказала она, снова надевая корону на свою голову, — я еще королева и правосудие будет совершено.
— Мы умоляем, ваше величество, — закричали многие из дворян, — обратите внимание…
— Молчите! — вскричала Луиза. — А ты, Химена, встань, если у тебя нет еще какого-нибудь обвинения, — с горечью прибавила она.
Графиня молча встала.
— А теперь, дон Альфонс, — продолжала королева, — что вы сделали с молодой девушкой?
— Какой молодой девушкой? — спросил король.
Донна Луиза взглядом передала этот вопрос Химене.
— Инесса Кадаваль, — отвечала последняя.
— Невеста маленького графа, — холодно прибавил Альфонс.
При этом имени на другом конце комнаты раздался громкий взрыв хохота.
Духовенство, дворяне и буржуа вздрогнули, так как в тех редких случаях, когда донна Луиза выходила из себя, ее характер как бы совершенно преображался, и она доходила до жестокости. Все обернулись к тому месту, откуда раздался смех. Около дверей стояло два человека в костюмах королевского патруля. Виновный был один из них, и, нисколько не испугавшись своего проступка, он продолжал смеяться в лицо собранию.
Против ожиданий, королева не рассердилась; ее сердце было поражено слишком глубоко, чтобы она могла обратить внимание на такой ничтожный случай.
— Выведите этого человека, — сказала она только.
Но смеявшийся вырвался из рук, хотевших его вывести, и, поспешно пробежав через залу, остановился у подножия трона и поклонился с той ловкостью, с которой при французском дворе кланяются все, включая лакеев, но которая не известна нигде более.
— Если бы мне было позволено, — начал он патетическим тоном, — подать свой голос перед августейшим собранием, которое можно сравнить только с собраниями древних богов на Олимпе, на которых во время отсутствия Юпитера председательствовала мудрая Юнона, его супруга; если бы мне, бедному дворянину, говорю я, было позволено подать голос…
— Выслушайте этого доброго малого! — весело проговорил Альфонс. — У него есть очень забавная история про его славных предков… Говори, мой друг, ты можешь похвалиться, что гораздо менее несносен, чем мы все, включая сюда и мать маленького графа, которая, я уверен, несмотря на это, очень почтенная дама.
Подобно тому, как утопающий хватается за соломинку, королева стала надеяться на этого таинственного незнакомца и вместо того, чтобы повторить свое первоначальное приказание, она произнесла:
— Наше время драгоценно, говорите, если имеете сообщить что-нибудь важное, но будьте кратки.
Я постараюсь следовать желаниям вашего величества, — отвечал прекрасный падуанец, снова грациозно поклонившись. — Я имею сказать только одну вещь, но она очень важна. Благородная графиня Кастельмелор ошибается, наследницу Кадавалей похитил совсем не дон Альфонс.
— Правду ли ты говоришь? — вскричала королева.
— Бог свидетель, что мое сердце чисто и безыскусно.
— Но, — сказала Химена, — я видела и слышала.
— Вот это-то и забавно!.. То есть, — избавь меня небо от произнесения в таком уважаемом мною месте неподходящих слов! — то есть, вот это-то и странно! Вы видели, благородная графиня, человека в ливрее королевских слуг, уносящего вашу воспитанницу; вы слышали, что он произносил имя короля: это была хитрость этого негодяя, этого адского чудовища, одним словом Антуана Конти.
— Не говорите мне больше о Конти, — прервал король, начинавший засыпать, — он мне надоел.
— Антуан Конти, — продолжал падуанец, — похитил донну Инессу для самого себя, и я могу подтвердить это, так как он хотел принудить меня помогать его подлым планам… Да простят ему мои славные предки это оскорбление!
— Пусть приведут этого Конти, — сказала королева.
— Ваше величество, это приказание нелегко исполнить. Вот этот почтенный купец, — и Асканио указал на Гаспара Орта-Ваз, — взял на себя, как добрый гражданин, отправить Конти в Бразилию, дав ему, вместо прощального поцелуя, удар алебардой по спине.
Гаспар хотел бы провалиться сквозь землю и не смел поднять глаз, считая себя предметом всеобщего внимания, тогда как в действительности никто и не думал о нем.
Графиня снова опустилась на колени.
— Умоляю, ваше величество, простить меня, — сказала она. — Я пришла сюда для Инессы. Мое личное оскорбление ничего не значит, а жизнь моих слуг принадлежит королю. Если надо, я беру назад свое обвинение…
— Ни слова более, графиня! — сказала королева.
— Таким образом, — вскричал с восхищением падуанец, — все устраивается, и я в восторге, что судьба дала мне возможность оказать моим повелителям такую услугу.
Королева нахмурила брови и казалась погруженной в размышления. Альфонс попросту спал.
Донна Луиза Гусман, может быть, одна из всего собрания была изумлена обвинением графини. Как мы уже сказали, от нее тщательно скрывали недостойное поведение ее сына, и она сама лелеяла свое заблуждение, отказываясь верить тайным доносам, доходившим до нее со всех сторон.
Поэтому открытие графини поразило ее прямо в сердце. Слова Макароне, бывшие сначала благодетельным бальзамом для ее раны, не могли оставить по себе продолжительного впечатления.
Действительно, не все ли было равно, Альфонс или нет похитил Инессу Кадаваль? Будучи невинен в этом похищении, был ли он от этого более способен быть королем? Вопрос заключался в том, чтобы узнать, насколько справедливы были тайные доносы, на которые она смотрела до сих пор как на результат злобы или измены, были ли эти доносы справедливы или нет; а свидетельство донны Химены, которой она вполне доверяла, достаточно доказывало ей справедливость их. Королева страстно любила своего сына, может быть, даже она любила его еще более в эту минуту, когда увидела все его ничтожество, но у королевы было истинно благородное сердце, и ее возмущала мысль посадить на престол Иоанна IV маньяка, то безумного, то свирепого. Она бросила на спящего Альфонса взгляд, полный горечи, и снова заговорила.