Королевский гамбит

Шустов Владимир Николаевич

— Наши! — выкрикнул Великанов. — Товарищи, наши штурмовики!

Николай, обрадованный, разжал пальцы. Способин вьюном скользнул под нары. В это время постучали снаружи в обшивку вагона. Заскрежетали засовы, заскрипели, завизжали ржавые ролики. Дверь сдвинулась на сторону. В узком проеме показалась наскоро перехваченная бинтом голова. Задорно подмигнув карим глазом ошеломленным пленникам, она проговорила с хрипотцой:

— Живей, братки! Охрана разбежалась! Не толкитесь попусту!

Способин вынырнул из-под нар, выскочил на полотно и ринулся, сломя голову, напрямик к стогам, что возвышались на лугу, у речки. Втянув голову в плечи, он петлял по пашне. Автоматчики, укрывшиеся в придорожной канаве, срезали его короткими очередями почти у самой речки.

Полянский и Великанов держались близ Соколова. Майор, как только ноги его коснулись полотна, скомандовал:

— Под вагон! Не мешкать!

Массивные колеса служили надежной защитой от шальных пуль и осколков. Прячась за ними, беглецы смотрели, как работают “ИЛы”. Охваченную паникой вражескую мотоколонну штурмовики прочесывали уверенно и дружно. С разворота ведущая машина, как по линейке, устремлялась на цель. За ней, придерживаясь заданных интервалов, следовали остальные пять самолетов. Снаряды авиационных пушек, казалось, вспарывали землю. Пулеметный огонь срезал будто косой, косил густой бурьян, в котором прятались немцы. Они лопатками, штыками, касками, а то и просто руками лихорадочно ковыряли твердую глинистую землю, наскоро сооружая для себя укрытия.

Самолеты, описав круг, вышли на второй заход. Соколов кивком показал спутникам направление, выбросился из-под вагона и скатился с насыпи. Перепрыгивая рытвины, свежие, еще не заполненные водой воронки, окопчики, все трое стремглав помчались к опушке леса.

И вот над головами уже шелестят приветливо лапчатые ветки елок, уже приятно похрустывает под ногами жухлая, пожелтевшая прошлогодняя хвоя, усеянная шишками. Тишина. Покой. А позади все еще басовито гудят моторы штурмовиков, все еще трескуче бьют пулеметы и громко ухают разрывы бомб. Но это позади. А здесь притихший лес.

Лес! Шумит он на ветру зелеными кронами, шумит безлюдный, свободный. И легко шагать меж замшелых дерев, приятно вдыхать полной грудью ядреный, пропитанный смолой и прелью воздух. Свобода! Это — звезды над головой в ночную пору, это журчание родника, что, вырываясь из-под земли, дает начало ручью, который, прыгая по гладким галькам, бежит в неведомые края, это… Каждый по-своему понимает волю, но для всех она — желанна и дорога.

Соколов повел спутников на восток. Шли днем и ночью, устраивая короткие дневки.

Трое суток лесного марша промелькнули незаметно, а на четвертые небо покрылось низкими, осевшими чуть ли не до земли облаками. Вечером брызнул мелкий холодный дождь. Одежда тотчас промокла насквозь. Узкая тропка раскисла, подернулась тонкой скользкой пленкой. Ноги разъезжались по ней, как по льду. Беглецы скоро выбились из сил и шагали гуськом друг за другом, пошатываясь. Сказался, конечно, и голод. Все эти дни Соколов, Полянский и Великанов питались ягодами, грибами и древесной корой.

— Может быть, укроемся где-нибудь и переждем ненастье? — спросил майор, не оборачиваясь к спутникам: он шел впереди.

— Надо двигаться, товарищ майор. Как бы облаву немцы не устроили. Весь эшелон разбежался.

— Останавливаться нельзя, — поддержал Николая Борис Великанов.

К исходу ночи они утратили способность что-либо чувствовать и двигались, как заведенные автоматы. Шаг, два, три… Чавкает под ногами жидкая грязь. Дождь сечет лица. Шаг, два, три… И вдруг — впереди голоса.

Соколов замер, будто окаменел. Прислушались.

— Тс-с-с… Люди, — майор старался говорить спокойно. — И двигаются они по тропе нам навстречу. Придется свернуть к болоту.

— Фрицы, — зловеще прошептал Николай, приподнимая над головой суковатую дубину. — Может, встретим?

— Ни в коем случае! За мной! — сурово приказал Соколов.

Прижимаясь к мокрой земле, они поползли к болоту. Стало жарко. Даже холодный дождь не освежал разгоряченных тел. Ныли колени и ладони, поцарапанные о корни, сучки и шишки. По-пластунски преодолев старую вырубку, беглецы спустились по глинистому склону к болоту и забрались в камыши.

— Дальше нет хода, — предупредил Николай, осмотревшись. — Дальше — трясина!

До утра просидели в болоте. А на рассвете, иззябшие в непроглядном тумане, который заполнил низину, выбрались из камышей и наткнулись на засаду: гитлеровцы, вероятно, выследили беглецов еще ночью. Два солдата навалились на Соколова и Великанова сзади и моментально скрутили их. Полянский незаметно присел за кустами, выбирая подходящий момент для нападения. Было бы немцев двое, он, не задумываясь, напал бы на них. Но на крик одного подошло еще несколько солдат. Плотным кольцом окружив пленных, они двинулись по тропе. И тогда Полянский, неуклюже подняв руки над взлохмаченной, мокрой головой, вышел на тропу и шагнул навстречу направленным на него автоматам.

Старший из немцев прокричал:

— Хальт!

Николай с усилием растянул в улыбке посиневшие от холода губы:

— К чему строгости, — проговорил он, сдерживая дрожь. — Добровольно в плен иду, а ты стращаешь… Сдаюсь я…

— Карош, рус!

— Рус, есть зер гут!

Немцы загалдели, разглядывая великана с поднятыми руками.

— То-то, — невозмутимо сказал Полянский, присоединяясь к товарищам.

Великанов отвернулся от него: поступок старшего сержанта он расценивал как малодушие. Николай покосился на хмурое лицо Бориса и пояснил:

— Вместе мы как-никак — сила, а в одиночку… — и, поймав предостерегающий жест Соколова, переключился на тон ханжи-нытика, пекущегося о своем здоровье: — Простуду бы не схлопотать. Сырость-то кругом. Как болотная кочка, насквозь влагой пропитался.

— Не печалься, — подчеркнуто сухо буркнул Великанов. — Выжмут из тебя всю влагу, а заодно и хворь вышибут.

Соколов промолчал.

КОГДА ОТСТУПАЕТ СМЕРТЬ

Тесный, сырой каземат. Холодный, ослизлый цементный со щербинами пол. Под потолком — окошко, похожее на амбразуру. Сумеречный вечерний свет с бледными отблесками багрянца едва просачивается оттуда и мутно-розовыми пятнами ложится на истертую в труху солому, на массивные с ровными рядами заклепок железные двери. За стеной справа слышатся глухие стоны. Слева — тоскливо пиликает губная гармошка, и в лад ей тонко подвывает собака.