Королевское великодушие

Чувакин Олег Анатольевич

Стоп, а как же Белый замок?

— Ты что это не реагируешь на замечания? — Постукивая тонкой и острой указкой по ладони, Ванна Банановна подошла к Павлину.

«Шомпола! Шпицрутены!» — послышалось Павлину.

Он вскочил, губы его запрыгали. Ванна Банановна, азарт которой угас столь же быстро, как и вспыхнул, отпрыгнула в оборонительную позицию. Хмурый Павлин, избегая глядеть на учительницу и на смеющихся одноклассников, бросился из класса.

В тишине рекреаций он пробрался в каптерку пустого актового зала. Почему-то ее не заперли. Павлин плюхнулся

в кресло Юрки-худрука и чихнул: в каптерке было пыльно, сгустков пыли было столько, что ее впору было есть, как сахарную вату.

Что происходит? Действительно ли он спал? Не сошел ли с ума?..

Будь у него имя попроще, он был бы, наверное, совсем другим человеком. Зачем мать назвала его Павлином? Не Мишей, не Колей, не Сашей, не Васькой — как кота. Нет, мать выбрала именно Павлина! Разве так называют сейчас детей? Павлин тайком изучал списки классов, вывешенные на дверях школы перед началом учебного года — не было мальчиков с такими именами. Андрюши, Кости, пара Владиков — были, был Гриша с украинской фамилией, и было несколько Олегов и Игорей…

Как-то Павлин, кривясь от стеснения, спросил о своем имени у матери. Она с пылом принялась рассказывать о генеалогическом древе: прапрадед (или еще «пра»?) по ее линии, граф Павлин Алексеевич, девятнадцатый век, эпоха Пушкина и Лермонтова. «Какие мы с тобой древние», — осторожно сказал он тогда маме. — «Я знала, ты поймешь!» — с блестящими глазами сказала она. — «Я? Само собой». — И он уходил в свою комнату, где листал как в тумане одну из любимых книжек.

Как будто эти знатные предки с их пышной родовитостью, с их богатыми домами, ливрейными лакеями, роскошными обедами, балами и «короткой ногой» с императором что-то теперь значили!

Вот бы ему, Павлину, сделаться знатным и всесильным графом! А то — королем!..

Ему надо успеть, пока висячий мост не подняли. Надо поторопиться. Но как же хочется пить! Куда запропастились прыгающие травинки?

Поймав одну, Павлин на ходу принялся жадно глотать прохладную влагу.

Прощальные лучи уходящего за горизонт солнца окрасили бирюзой полосу облаков на западе. Скоро долина окунется в сиреневые сумерки, вылетят на охоту кусачие рогатые жуки, а за ними опустится пелена холодной и опасной ночи.

Павлину оставалась какая-нибудь сотня шагов. Он уже различал поржавевшие звенья цепей, на которых висел окованный железом дощатый мост. Ворота в замок открыты! Павлин старался не думать о том, что случится, если он все-таки не успеет, но не думать не получалось. Висячий мост со скрежетом поднимется, и мальчик встанет перед безмолвным стражем замка — глубоким, полным воды рвом. Павлин останется в объятиях недружелюбной ночи с ее устрашающими хохотами и дикими взрыдами. А спасительный великан гриб, царь долины, дремлет далеко позади.

Один на один с мрачными ночными хищниками, скалящими в темноте яркие, точно смазанные фосфором, зубы, зажигающими белыми и красными огнями круглые глаза. Один среди закрывшихся на ночь цветов и склонившейся травы. Никто никогда не узнает, что с ним приключилось…

Дрожа

от жутких картин, мелькающих в воображении, Павлин побежал. Главное, чтобы не подогнулись тяжелые, словно обутые в свинцовые сапоги, ноги. «Без паники! — прошептал Павлин. — Каких-то пятьдесят шагов — и ты у цели. И Белый замок — твой. Ты ведь хочешь быть настоящим королем, правда?»

Королем!..

— Да его и пушкой не разбудишь! — Юрка-худрук развел руками. — Эй, кому говорю! — Юрка потолкал мальчишку, посапывающего в кресле. — Жанна, может, ты разбудишь этого соню? — У каптерки дымила сигаретой старшеклассница.

Жанна пожала плечами. Тогда худрук наклонил кресло и стряхнул школьника на пол.

— Что, проснулся, салага? — ухмыльнулся Юрка, глядя на ошалевшего мальчишку. — Дуй отсюда поживей. Оккупировал мою территорию. Да, Жанна?

Та, в блузке с расстегнутыми тремя пуговками, почему-то вздохнула.

— Да-да, школа, иди пей кипяченое молоко, — безразлично сказала она. — Почистить зубы перед сном не забудь.

— Скажешь кому-нибудь, что видел нас тут — ноги вырву, спички вставлю, — пообещал худрук, выталкивая мальчика из каптерки.

Павлин разглядел: Юрка был весь какой-то помятый, пыльный, как его каптерка. Хотелось чихнуть, глядя на него. Непонятно, за что его Жанна любит.

Павлин не пропускал ни одного вечера, где играл Юркин ансамбль. Худруку полагалось готовить сменное поколение школьных музыкантов, и Павлин попросился к нему в ученики. Юрка наклонился над ним, будто над жуком, и захохотал. «Ты же ничего не умеешь! Дуй-ка на курсы гитаристов, и окончи их дважды, потому что иначе наука до такого щенка не дойдет! А когда закончишь курсы, не вздумай тут появиться. Все равно не возьму!» Юрка держался за живот от смеха — у него в тот день было отличное настроение, и рядом крутилась эта Жанна.

Павлин машинально вернулся домой, размышляя о чудесах из снов. Точнее говоря, из сна с продолжениями. Павлин угадывал надоедливо-вкрадчивый голос тети Зои, жившей вторую неделю в их квартире. Дети в этом возрасте впечатлительные, восприимчивые… По ночам мечтают, днем засыпают на уроках… Начитался книжек, ясно как дважды два… Мальчику надо непременно проверить психику…

— Ты опять не убрал в своей комнате, Павлин! — с порога встретила его мать. — Почему так поздно из школы? Ужин давно остыл. Почему с матерью не разговариваешь?

Павлин прошмыгнул по коридору в комнатку направо — его личное владение.

— Я… я устал, мама.

Павлин закрыл дверь в комнату. Не нужно было ни матери, ни тети Зои по прозвищу «Монгольфьер», выплывшей на голоса в прихожую.

— Что, чадо не пожелало разговаривать с родной матерью? — пробасила она.

— А, он всегда такой, — отмахнулась мать. — Задумчивый.

— Ты, Маша, человек мягкотелый. Не надо слушать всех этих современных шарлатанов-педагогов. Чушь собачья их принципы и сами они чушь бессовестная. Детей надо пороть. Хороший кожаный ремень — самый действенный способ. Знаешь, Маша, я бы порола ради профилактики! — Голос тети Зои гудел от восторга.