Королевство грез
Шрифт:
Кончики пальцев, лежавших на лбу, были холодными, и определенно наяву он ощущал прикосновение ее бедра.
— И как бы ты это сделала? — спросил он.
— Ну, — сказало видение, склоняясь и нежно щекоча его губы своими мягкими губками, — в прошлый раз я сделала вот как… Подняла забрало… и…
По губам его скользнул язычок, и Ройс задохнулся. Нет, он не умер. Ангелы, безусловно, так не целуют. Обвив здоровой рукой ее плечи, герцог притянул ее и только вознамерился поцеловать, как его осенила еще одна мысль, и он нахмурился.
— Если я жив, почему мне не больно?
— Тетушка
Порвалась последняя паутина, опутывавшая его рассудок, и, блаженно вздохнув, он прижал ее, поцеловал и возликовал всей душой, ибо губы ее раскрылись и она целовала его в ответ от всего сердца. Когда Ройс наконец отпустил ее, оба никак не могли отдышаться, страстно желая сказать слова, достойные быть сказанными в лучшем месте, чем тут, в палатке, содрогающейся от воплей неистовой толпы. Через минуту Ройс спокойно спросил:
— Я тяжело ранен? Дженни перевела дыхание, закусила губу, и глаза ее затуманила боль от ран, полученных им по ее вине.
— Неужто дела мои так плохи? — хрипло допытывался он.
— Да, — шепнула она. — У тебя сломаны левая рука и три пальца. Раны на шее и под ключицей, которые, по словам Стефана и Гэвина, нанес тебе Малькольм, длинные и глубокие, но уже не кровоточат. Глубокая рана на ноге просто чудовищна. Ты получил страшный удар по голове, должно быть, когда снял шлем и наверняка, — мстительно продолжала она, — когда на тебя напал кто-то из моих мясников-родичей.
Кроме того, ты весь жутко избит. Он удивленно приподнял бровь:
— Звучит не так уж и плохо.
Дженни заулыбалась при столь героическом заявлении, но он тихо, многозначительно добавил:
— И что дальше?
Она сразу поняла, о чем он спрашивает, представила, какие еще физические страдания выпадут на его долю, если он вернется и проведет еще один поединок, и сравнила с неизмеримым страданием, которое придется стерпеть его гордости, если он этого не сделает.
— Тебе самому решать, — отвечала она через минуту и, не в силах сдержать недобрых чувств по отношению к отцу и брату, закончила:
— Но там, на поле чести, где моя семья обесчестила себя нынче, есть рыцарь по имени Малькольм Меррик, публично бросивший тебе вызов час назад.
Ройс погладил ее по щеке костяшками согнутых пальцев и ласково уточнил:
— Можно ли заключить из сего замечания, что, по твоему убеждению, я и впрямь способен побить его, пристегнув щит к плечу над сломанной рукой?
Она склонила голову набок:
— А ты что скажешь?
Ленивая улыбка тронула краешки чувственных губ, которые вымолвили всего два слова;
— Не сомневаюсь.
Стоя возле палатки рядом с Ариком, Дженни смотрела, как Ройс наклоняется, чтобы взять у Гэвина свое копье. Он взглянул на нее, поколебался долю секунды — пауза эта почему-то показалась многозначительной, — потом повернул Зевса, направился было к полю, но тут Дженни сообразила, отчего он мешкал, и, окликнув, велела ему обождать.
Она влетела в палатку Рейса, схватила ножницы, которыми они пользовались, нарезая полотно для перевязки ран, вернулась к вороному скакуну, который уже не мог устоять на месте, роя землю передним копытом,
Арик зашагал с ней рядом, и они вместе следили, как он выезжает на ристалище под одобрительный рев толпы. Взгляд Дженни был прикован к ярко-синему знамени, реющему над копьем, и, несмотря на всю любовь к мужу, слезы подступили к горлу. Ножницы оттягивали ей руку, как тяжкий символ ее предательства; словно она обрезала вместе с кусочком синей ткани все нити, что связывали ее с родиной.
Она громко перевела дыхание и вздрогнула от изумления — массивная ладонь Арика вдруг легла ей на голову. Увесистая, как боевой топор, она полежала мгновение, потом скользнула по щеке, притянула, и Дженни ткнулась лицом ему в бок. Это было объятие.
— Нечего тебе беспокоиться, что мы разбудим его, моя дорогая, — с полнейшей уверенностью заявила Дженни тетушка Элинор. — Он спит уже несколько часов.
Серые глаза приоткрылись, оглядывая комнату, потом с ленивым восхищением уставились на отважную златовласую красавицу, которая стояла у двери спальни, слушая тетку.
— Даже без снадобья, которое я ему дала, — продолжала тетушка Элинор, направляясь к флакончикам и склянкам с порошками, расставленным на сундуке, — любой мужчина, вернувшийся сплошь израненным на поле и принявший участие еще в пяти поединках, будет спать ночь напролет. Впрочем, — добавила она с бодрой улыбкой, — ему не понадобилось много времени, чтобы расколошматить их всех. Что у него за терпение, — проговорила она с восторженной улыбкой, — и какое искусство! Я никогда не видала ничего подобного.
— Он будет ужасно страдать, когда проснется. Я хотела бы, чтоб вы дали ему побольше того снадобья, которым поили прежде, до того, как он вернулся на поле.
— Разумеется, это было бы хорошо, да только неблагоразумно. Кроме того, судя по шрамам на его теле, он привык иметь дело с болью. Как я тебе уже говорила, принимать больше одной дозы моего зелья небезопасно. С прискорбием должна признаться, что оно имеет кое-какие нежелательные последствия.
— Какие именно? — поинтересовалась Дженни, все еще надеясь хоть как-нибудь ему помочь.
— Во-первых, — страшным голосом изрекла тетушка Элинор, — он лишится возможности выполнять свои супружеские обязанности на целую неделю.
— Тетушка Элинор, — твердо сказала Дженни, готовая пожертвовать наслаждением от любовных ласк ради того, чтоб избавить его от боли, — если это единственное, о чем следует беспокоиться, прошу вас дать ему еще лекарства.
Тетушка Элинор поколебалась, неохотно кивнула и взяла с сундука пузырек с белой пудрой.
— Очень жаль, — с кривой усмешкой заметила Дженни, — что вы не можете туда добавить кое-чего такого, чтоб он спокойно выслушал, когда я сообщу о пребывании здесь Бренны и об их со Стефаном намерении пожениться. Он так жаждал мирной жизни, — добавила она, громко фыркнув, — но я сильно сомневаюсь, что ему доводилось когда-нибудь переживать столько бурь, сколько пришлось вытерпеть с того момента, как я впервые попалась ему на глаза.