Короли анархии
Шрифт:
— Нет! — Он промчался мимо меня, выхватывая их из холодильника и прижимая к груди. Его глаза были крепостью, созданной, чтобы не впускать меня, и он строил ее все выше и выше. — Мне не наплевать. Ты не можешь выбирать, что подходит, а что нет, в зависимости от твоего настроения. Мир устроен не так, Татум, — огрызнулся он, его гнев на меня вернулся.
Я в шоке уставилась на него, когда он прошел мимо меня, поднялся по лестнице и направился прямо в свою ванную. Он захлопнул дверь, и мое сердце подпрыгнуло от этого звука, который эхом отразился от похожей на пещеру крыши, а затем воздух наполнил грохот еще большего количества разбивающегося дерьма.
Я прижала
Я боролась с осознанием того, что Сэйнт никогда больше не позволит себе приблизиться ко мне так близко, и часть меня была рада этому. В то время как другая часть меня плакала. Пошел он к черту за то, что сделал это со мной. За то, что заставил меня тосковать по нему и довел до точки невозврата только для того, чтобы оставить меня там, на краю пропасти. Это было унизительно. Но когда я собирала свою одежду, я поймала себя на том, что жалею его. Потому что он был своим собственным худшим кошмаром и даже не осознавал этого. Если я и была пленницей Сэйнта Мемфиса, то это ничего не значило для того пленника, которым он себя считал.
Я стоял в окружении разбитых остатков моей полки в ванной и всех разбитых бутылочек с моющими средствами, которые медленно растекались по кафелю. Лосьон после бритья сочетается с духами, зубной пастой и ополаскивателем для рта и наполняет маленькую комнату неприятно подавляющим комбинированным ароматом.
Меня трясло. Каждый мускул в моем теле дрожал от потребности, боли и гребаной боли, которая укоренилась так глубоко во мне, что казалось, будто что-то разрывается на части в моей чертовой душе.
Я запрокинул голову и заревел в потолок, пытаясь выплеснуть часть накопившегося во мне гнева, но он, казалось, только рос, гноился и сильнее давил на границы моей кожи с отчаянной потребностью вырваться на свободу.
Я повернулся к зеркалу, ненавидя зрелище того, как я превращаюсь в руины, пока оно дразнило меня из глубин серебристой поверхности. Слова, нацарапанные на темной коже моей груди, насмехались надо мной, отражаясь в обратном порядке. Дни длинные, но ночи темные. И я смотрел в дуло другой ночи, посланной, чтобы мучить меня. Что еще хуже, этой ночью она была моей, из-за того, что она спала в моей постели, и из-за того, что я был гребаным дураком, я с нетерпением ждал, когда она будет так близко, хотя и знал, что это будет равносильно тому, что я буду тосковать по ней всю ночь напролет. Но в последние дни я всегда тосковал по ней, и это была рана, которая становилась только глубже, зарываясь под мою кожу и поглощая все мое внимание, как зуд, который горел от отчаянной потребности, чтобы его почесали.
Я закричал, ударив кулаком по зеркалу, и все оно разлетелось вдребезги, когда осколки стекла вонзились в костяшки моих пальцев. Потекла кровь, и вспышка чистой агонии пронзила кость моей только что зажившей руки.
Теперь я дрожал еще сильнее, точно настроенные ограничения, которые я наложил на свой разум, лопались одно за другим, пока я боролся со зверем во мне, который хотел сбежать обратно по этой лестнице и найти Татум Риверс. Я просто не знал, хотел ли наказать ее так
Я сделал яростный шаг в сторону душа, но потом передумал и отвернулся от него. Мой член был твердым и болел в штанах, даже небольшое трение, вызванное ходьбой, заставляло меня стонать, когда я представлял, как трахаю свою маленькую Сирену до тех пор, пока она не перестанет нормально видеть и совсем забудет о Киане, Блейке и любом другом мужчине, который когда-либо прикасался к ней.
Я хотел поставить свое клеймо на всем ее теле внутри и снаружи, пометить ее как свою так четко, чтобы все, что кто-либо видел, когда смотрел на нее, было огромной сверкающей вывеской с надписью Собственность Сэйнта Мемфиса. Я бы вытатуировал это на ее хорошеньком личике, если бы мог вынести, что она так запятнана, и я бы, конечно, вбил это в нее так глубоко, что она никогда этого больше не забудет.
Но я не мог этого сделать. Я не мог даже думать об этом. Потому что она не была моей. Не только моей. Она принадлежала Киану, Блейку и Монро тоже. Если она трахалась с одним из нас, то она должна была трахать всех нас. Но она не должна была трахать никого из нас. Потому что таковы были правила.
Я распахнул дверь ванной с такой яростью, что она врезалась в стену и оставила вмятину в штукатурке дверной ручкой.
Список правил, с которыми мы все согласились, все еще был зажат в моей левой руке, и над ними нужно было немного поработать, если я хотел иметь хоть какую-то надежду остановить их уничтожение.
Я опустился на колени у ряда ящиков рядом с кроватью и открыл нижний, достал оттуда ламинатор и поставил его на пол, пытаясь унять дрожь в конечностях.
Я разгладил страницу, которую мы все подписали так давно, и закрыл глаза, когда зачитывал правила, которые Татум перечислила на ней наизусть, как будто они были выгравированы в моем существе, первое из которых теперь вычеркнуто.
1
2. Никаких предварительных ласк.
3. Никакого секса.
4. Никаких прикосновений, пока мы в одной постели.
5. Не входить в ванную, пока я голая или на унитазе.
6. Мне разрешено два часа заниматься в библиотеке без помех каждый будний день.
7. У меня есть один друг, с которым вы не можете быть мудаками.
8. Раз в неделю мы ВСЕ будем есть пиццу на ужин без столовых приборов.
9. На занятиях мне разрешается сидеть там, где я хочу.
Разве я не ел эту гребаную пиццу? Разве я не позволил ей заниматься, с ее маленькой подругой и не наблюдал, как она предпочитает сидеть подальше от меня на уроке? Я уважал ее уединение в ванной и положил между нами подушки, чтобы быть уверенным, что никогда не прикоснусь к ней, когда мы будем спать в одной постели. Я придерживался условий нашего соглашения, даже когда она пренебрегала ими. Даже когда она целенаправленно пыталась вынудить меня нарушить их и проклинала себя за это.