Короли и капуста (сборник)
Шрифт:
Но сегодня утром, если бы ему удалось получить хоть несколько центов подаяния, Блайз был бы счастливее, чем все нищие мира, – так крепко держал его сейчас за горло демон утренней жажды, который неумолимо требовал выпивки всякий раз, когда поезд, на котором несчастный пропойца путешествовал к Тофету [146] , делал свою утреннюю остановку.
Блайз медленно шел по улице, зорко глядя по сторонам – не случится ли какого-нибудь чуда и не просыплется ли на него манна небесная [147] . Когда он проходил мимо популярной в городе забегаловки мадам Васкес, ее нахлебники как раз рассаживались за столами, где уже были разложены для них и ломти свежеиспеченного хлеба, и плоды aguacates [148] ,
146
Тофет (ист.) – место ритуальных человеческих жертвоприношений в древнем Карфагене.
147
Манна небесная – согласно Библии, пища («небесный хлеб»), которой Господь накормил Моисея и народ израильский во время их 40-летних скитаний по пустыне после исхода из Египта.
148
Aguacate (исп.) – авокадо.
Торговцы и приказчики открывали тяжелые деревянные двери своих магазинов. Вежливы, но холодны были взгляды, которые они бросали на Блайза, когда тот лениво шествовал мимо них с остатками своего светского вида, так как почти все они были его кредиторами.
У маленького фонтана на площади он произвел какое-то подобие умывания, намочив в воде свой носовой платок и обтерев им лицо. Через открытое пространство площади по направлению к калабоса тянулась печальная вереница людей – друзья и родственники несли нехитрую снедь на завтрак заточенным там узникам. Вид продуктов не особенно взволновал Блайза. Его душа требовало одного – выпить… или денег, чтобы купить то, что можно выпить.
На улицах ему встречались многие из тех, с кем раньше он дружил и с кем был на равных, но чье терпение и щедрость он постепенно исчерпал. Виллард и Паула Гедди, возвращавшиеся со своей ежеутренней верховой прогулки вдоль старой индейской дороги, не спеша проехали мимо и приветствовали его самым прохладным образом. На другом перекрестке он повстречал Кио. Тот шел, весело насвистывая, и гордо нес с рынка свою добычу – свежие яйца на завтрак для себя и Клэнси. Веселый бойскаут удачи тоже был одной из жертв Вельзевула, и он даже чаще других запускал руку в свой карман, чтобы помочь падшему ангелу. Но сейчас, кажется, и Кио поставил защиту против дальнейших вторжений. Короткое приветствие Кио и зловещий блеск в его красивых серых глазах заставили Вельзевула ускорить шаг, а ведь еще минуту назад он хотел просить дополнительную «ссуду».
Три питейных заведения одно за другим посетил несчастный. Во всех трех давно уже были истрачены и его деньги, и его кредит, и всякое желание его видеть, но в это утро Блайз чувствовал, что готов ползать в пыли и валяться в ногах даже у заклятого врага за один глоток aguardiente. В двух pulperias на дерзкую просьбу «налить чего-нибудь выпить» ему ответили отказом, настолько вежливым, что он показался даже обиднее, чем любые оскорбления. Третье заведение уже приняло на вооружение кое-что из американских методов – здесь его бренное тело попросту схватили за руки-за ноги, раскачали и выкинули на улицу.
Это физическое оскорбление произвело в нем разительную перемену сознания. Когда он поднялся и заковылял прочь, на его лице было уже выражение совершенного облегчения. За показной улыбкой смирения, которая появилась на его лице, скрывалась теперь спокойная и зловещая решимость. Давно уже Вельзевул барахтался в море бесчестья, держась лишь за тонкий спасательный трос, который один только и связывал его с миром порядочных людей, с тем миром, который выкинул его за борт. После этого страшного удара спасательный трос лопнул, и он испытал долгожданную легкость, подобную той, что испытывает утопающий, который прекратил борьбу.
Блайз дошел до следующего угла, где немного задержался, отряхивая с одежды песок и снова протирая свои очки.
– Мне придется это сделать – ох, придется, – сказал он вслух самому себе. – Будь у меня сейчас кварта [149] рома, я бы не стал этого делать – по крайней мере, еще какое-то время. Но в этом городе больше нет рома для Вельзевула, как они теперь меня называют. Клянусь преисподней! Если уж вы считаете, что я сижу по правую руку от сатаны, то кто-то должен оплатить судебные издержки. Вам придется раскошелиться, мистер Фрэнк Гудвин. Вы славный малый, но всему есть предел. Когда джентльмена бросают лицом в грязь, он должен действовать. Шантаж – это отвратительное слово, но именно так называется следующая станция на моем пути.
149
Кварта – единица измерения объема жидкости, четверть галлона, равняется примерно 0,95 литра.
Теперь у него появилась цель, и Блайз быстро зашагал через город к его западной окраине. Он миновал убогие кварталы беспечных негров, потом – живописные лачуги бедных метисов. По дороге он прошел через несколько открытых мест, откуда хорошо был виден дом Фрэнка Гудвина, возвышавшийся на небольшом холме в окружении тропических деревьев. Когда он шел по маленькому мостику, перекинутому через болото, то видел, как старый Гальвес чистит песком деревянную плиту, на которой выжжено имя Мирафлореса. За болотом уже начинался холм. У самого его подножия находилась небольшая банановая рощица, и от нее начиналась дорога, поросшая невысокой травкой и укрытая от лучей солнца росшими по бокам от нее разнообразными тропическими растениями. Извиваясь по склону холма, она вела на вершину прямо к жилищу Гудвина. Блайз одолел эту дорогу широкими и решительными шагами.
Гудвин сидел на самой прохладной веранде своего дома и диктовал письма секретарю – способному туземному юноше с нездоровым цветом лица. В доме Гудвина придерживались американского распорядка, и завтрак отошел в прошлое уже почти час назад.
Отверженный подошел к крыльцу и приветственно помахал рукой.
– Доброе утро, Блайз, – сказал Гудвин, поднимая на него глаза. – Заходите, присаживайтесь. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
– Я хочу переговорить с вами с глазу на глаз. Гудвин кивнул секретарю, тот немедленно поднялся и отправился в сад, где на почтительном отдалении от веранды устроился в тени мангового дерева и закурил сигарету. Блайз немедленно уселся на освобожденный секретарем стул.
– Мне нужны деньги, – откровенно сказал он.
– Мне очень жаль, – столь же откровенно ответил Гудвин, – но это совершенно невозможно. Блайз, ну вы же упьетесь до смерти. Ваши друзья сделали все, что могли, чтобы помочь вам выкарабкаться. Но вы же сами себя губите. Давать вам еще какие-то деньги совершенно бесполезно – они идут вам лишь во вред.
– Милостивый государь, – сказал Блайз, откидываясь на спинку стула, – сейчас это уже не вопрос социально-ориентированной экономики или благотворительности. Этот этап пройден. Вы мне нравитесь, Гудвин, но сейчас я пришел, чтобы всадить вам нож прямо в сердце. Сегодня утром меня вышвырнули из салуна Эспады, и теперь общество должно выплатить мне компенсацию за понесенный мною моральный ущерб.
– Ну я же не выкидывал вас оттуда.
– Нет, но говоря в общем, вы – представитель Общества, а говоря в частности – вы мой последний шанс. Мне не просто было решиться на это, старина, – первый раз я попытался месяц назад, когда человек Лосады переворачивал здесь все вверх дном, но тогда я не смог. Теперь ситуация изменилась. Я хочу тысячу долларов, Гудвин, и вам придется мне ее дать.
– Еще на прошлой неделе, – сказал Гудвин с улыбкой, – вы просили не больше серебряного песо.
– А это является еще одним свидетельством того, – не раздумывая, ответил Блайз, – что даже в крайне стесненных жизненных обстоятельствах я не утратил нравственности и достоинства. Плата за грех должна быть, наверно, несколько больше, чем серебряная монета, цена которой сорок восемь американских центов. Давайте поговорим о деле. Я – злодей из третьего акта пьесы, и я должен насладиться своим заслуженным, хотя и кратковременным, триумфом. Я видел, как вы прибрали к рукам набитый деньгами саквояж покойного президента. О, я знаю, это – шантаж, но я ведь назначил такую скромную цену. Да, я похож на дешевого злодея из тех пьес, что обычно играют в провинциальных театрах, но все же вы один из моих лучших друзей, и я не хочу слишком уж грабить вас.