Короли и капуста (сборник)
Шрифт:
– Ну… э… оно конечно… лошади – это… то есть, ясное дело, поэты и всякие там писатели – они тут на два корпуса впереди.
– Именно так, – говорю я ему. – Так отчего же наши финансовые гении и отцы-филантропы берут с нас два доллара за вход на ипподром, а в библиотеки пускают бесплатно? Правильные ли понятия получит наша молодежь, когда придет время выбирать между двумя формами самовыражения и саморазрушения, самообразования и саморазорения?
– Послушай, Джефф, – говорит Билл. – Твоя риторика скачет галопом. Мои мозги за ней не поспевают. Мне от тебя вот что нужно: чтобы ты поехал в Вашингтон и устроил мое назначение на должность шерифа. У меня нет таланта к интригам и всяким сложностям. Я простой и честный гражданин, и я хочу получить эту должность. Вот и все, – говорит Билл. – Я убил на войне семерых, я родил девять детей,
243
Имеются в виду Белый дом, президент республики и столица США – Вашингтон.
В общем, я рассказал все Энди, и эта идея ему пришлась по душе. Энди – человек импульсивный. Ну не для него это – таскаться по захолустью и продавать доверчивым земледельцам комбинированный прибор, сочетающий в себе молоток для отбивания бифштексов, рожок для обуви, щипцы для завивки, пилку для ногтей, давилку для картошки, коловорот и камертон. Энди – натура творческая, к нему нельзя подходить с чисто коммерческими мерками, как к проповеднику или учителю нравственности. Короче, мы согласились, сели в поезд и помчались в Вашингтон.
Приехали, поселились в гостинице на авеню Южная Дакота, и тут я говорю ему:
– Да-а, Энди, впервые в жизни нам предстоит совершить по-настоящему бесчестный поступок. Подкупать конгрессменов нам еще не приходилось. А ради Билла придется пойти на такую гадость. Я вот что думаю, – говорю я ему, – в делах честных и законных можно позволить себе немного схитрить и чуть-чуть сжульничать. Но в этой грязной и мерзкой затее лучшая тактика – прямота и прямолинейность. Я тебе вот что предлагаю: давай-ка возьмем пятьсот долларов и вручим председателю избирательной комиссии, возьмем у него квитанцию, и – прямиком к президенту. Положим квитанцию ему на стол и расскажем все про Билла. Президент подумает: «Вот человек, который не ищет связей и интриг, а идет к цели напрямик!» – и, конечно, оценит его.
Энди согласился, но потом мы поболтали немного с одним метрдотелем и передумали. Этот метрдотель растолковал нам, что есть только один реальный способ заполучить должность: надо действовать через женщину со связями в конгрессе. Он говорит, что есть одна такая, миссис Эйвери, что она вращается в высоких кругах и сферах, и дал нам ее адрес.
На следующее утро, в десять часов, мы с Энди заявились к ней в отель, и нас провели в ее кабинет. Эта миссис Эйвери была просто свет очей и бальзам для души. Волосы – цвета двадцатидолларовой золотой облигации, глаза голубые, и вся система красоты такая, что любая девица с обложки июльского журнала рядом с ней – просто кухарка с той угольной баржи, что ходит по реке Мононгахела.
На ней было платье в серебряных блестках с глубоким декольте, брильянтовые перстни и тяжелые серьги. Руки были голые, в одной она держала телефонную трубку, а в другой – чашку чая.
Мы немного подождали, а потом она говорит:
– Ну, ребята, я вас слушаю. С чем пожаловали?
Я изложил ей кратко, как мог, чего мы хотим и сколько можем заплатить.
– Ну, это будет нетрудно. На Западе можно назначать, кого хочешь. Дайте-ка подумать, – говорит она, – кто бы мог это нам устроить? Пожалуй, связываться с делегатами от Территории – пустая затея, а вот сенатор Снайпер, пожалуй, подойдет. Он сам откуда-то с Запада. Ну-ка посмотрим, что на него имеется в моей картотечке?
Тут она вынимает какие-то листочки из ячейки под буквой «С».
– Так-так, – говорит она. – Он у нас помечен звездочкой. Это означает «готов помочь». Посмотрим, посмотрим: возраст – 55; дважды женат; протестант; любит блондинок, Толстого, покер и черепаховое рагу; слезлив после третьей бутылки. Да, это – то, что надо, – продолжает она. – Не сомневаюсь, что мы сможем устроить вашему другу мистеру Баммеру назначение послом в Бразилию.
– Не Баммеру, а Хамблу, – уточняю я. – И мы говорили о должности шерифа.
– Ах да, – говорит она, – знаете, у меня на руках такая куча дел подобного рода, что не мудрено и перепутать. Оставьте мне все данные, мистер Питтерс. И заходите дня этак через четыре. Я думаю, к тому времени все устроится.
Мы с Энди возвращаемся в наш отель, сидим там и ждем. Энди расхаживает из угла в угол и, покусывая левый ус, говорит:
– Да-а, женщина большого ума и при этом безупречной внешности – вещь редкая.
– Редкая. Как омлет, – говорю я, – из яиц мифической птицы по имени Эпидермис.
– Такая любого приведет к вершинам славы и богатства, – продолжает Энди.
– Вот это – вряд ли, – отвечаю я. – Подобных фактов не отмечено. Максимум на что можно рассчитывать – что быстро подаст завтрак, а еще – распустит слух про жену конкурента, что та когда-то пробавлялась мелким воровством. А пускать ее в бизнес и в политику – все равно, что Альджернона Чарльза Суинберна [244] назначить распорядителем ежегодного профсоюзного бала. Я, конечно, тоже слыхал про женщин, которые будто бы и впрямь выходят на политическую авансцену как импресарио и продюсеры своих мужей. Но что из этого выходит? Представь себе, живет себе человек тихо и спокойно, при теплом местечке – к примеру, иностранного консула в Афганистане, либо сторожа на шлюзе Делаверского канала. Живет и в ус себе не дует, как вдруг в один прекрасный день смотрит – а жена натягивает калоши и кладет канарейке в клетку трехмесячный запас корма. «Ты куда? На курорт?» – спрашивает он, и в глазах его светится надежда. «Нет, Артур. Я еду в Вашингтон, – отвечает она. – Мы зря здесь тратим время. Тебе пристало быть Чрезвычайным Лизоблюдом при дворе короля острова Сент-Бриджит или Главным Портье острова Порто-Рико. И теперь я этим займусь».
244
Альджернон Чарльз Суингерн (1837–1909) – известный английский поэт.
И вот эта дама идет на Вашингтон с открытым забралом, вооружившись до зубов пачкой компрометирующих писем (которые один неосторожный член кабинета нацарапал ей в школьном возрасте), прихватив рекомендательное письмо от короля Леопольда Смитсоновскому институту, а также шелковое платье розового цвета в канареечную крапинку И что же дальше? – продолжаю я. – Она печатает свои письма в вечерних газетах – того же цвета, что ее наряд, – потом треплет языком на светском рауте – одном из тех, которые Управление Балтиморской железной дороги устраивает в пальмовом салоне своего вокзала, а уж потом идет к Президенту. Ее, конечно, уже ждут. Девятый заместитель министра труда и торговли, главный распорядитель Синей комнаты и еще один цветной неустановленной идентичности. Как только она входит, они берут ее за руки и за ноги, выносят ее на Юго-Западную улицу «Б». Там они роняют ее на люк угольного подвала и – все. Тем все и заканчивается. Потом, через время, мы услышим от кого-нибудь случайно, что она забрасывает открытками китайского посланника: хлопочет о месте приказчика в чайной лавке для своего мужа Артура.
– Значит, ты не веришь, что миссис Эйвери сделает Билла шерифом?
– Нет, не верю, – отвечаю я. – Не хочу показаться скептиком, но я не верю, что она в состоянии добиться большего, чем мы с тобой.
– Ни за что с тобой не соглашусь, – говорит Энди. – Бьюсь об заклад – она все устроит в лучшем виде. И вообще, я горжусь, что о женщинах, об их таланте и дипломатических способностях придерживаюсь более высокого мнения.
Пришел назначенный день, и мы с Энди снова явились в кабинет миссис Эйвери. Она была хороша. Она выглядела так шикарно, что любой мужчина с радостью позволил бы ей назначать в этой стране кого угодно кем угодно. Но я не слишком доверяю внешности, и потому был немало удивлен, когда она положила на стол документ, скрепленный большой государственной печатью Соединенных Штатов Америки и четким крупным почерком адресованный Уильяму Генри Хамблу.