Короли и капуста (сборник)
Шрифт:
Спустившись вниз, мы очутились посреди идеального фермерского пейзажа. На холме неподалеку высился большой белый дом, окруженный скоплением разных садов, полей, сараев, пастбищ и огородов.
– Чей это дом? – спрашиваем у хозяина.
– Перед вами, – говорит он, – обитель и прилегающие к ней древесно-земельно-огородные ресурсы фермера Эзры Планкета, одного из прогрессивнейших граждан нашей страны.
После завтрака мы с Энди пересчитали оставшиеся восемь центов и составили астрологический прогноз для этого властителя сельских дум.
– Я сам к нему
– Согласен, – говорит Энди. – Мне нужен азарт, даже когда я снимаю свой законный процент с такого вот огуречных дел мастера. Ты уже выбрал наживку?
– Ха, – говорю, – да наугад любую вытяну из саквояжа. Можно взять, скажем, новые квитанции по оплате подоходного налога, затем рецепт изготовления клеверного меда из простокваши и яблочной кожуры; ах да, и бланки заказов на самоучитель чтения, который впоследствии оказывается самоучителем пения; еще жемчужное ожерелье, что мы в поезде нашли; кроме того, карманный золотой слиток; и…
– Хватит, – говорит Энди. – С таким набором точно не прогадаешь. Кстати, Энди, проследи, чтоб этот тыквопоклонник заплатил новенькими купюрами. А то эти фермеры иногда такого надают – просто диву даешься, куда смотрит санэпидемстанция. Мне доводилось брать у них пачки денег, которые точь-в-точь напоминали образцы бактериальных культур, собранные в бесплатной карете «скорой помощи». Итак, я иду на конюшню и беру в аренду тележку под честное слово. Приезжаю, значит, на ферму Планкета. Смотрю, на крыльце сидит мужичок – белый костюм, кольцо с брильянтом, широкий галстук, а сверху кепарик. Ясно, думаю, отдыхающий.
– Мне бы, – говорю, – Эзру Планкета, фермера.
– Собственной персоной, – отвечает он. – Чем могу служить?
Тут у меня аж язык отняло. Стою, пялюсь на него во все глаза, а в голове песенка крутится про трудягу-хлебороба. При виде этого фермера все мои разнообразные штукенции по облегчению его кошелька поблекли, как банка тушенки против говяжьей туши.
– Ну же, – говорит он, прищурившись, – смелее. Вижу, у вас левый карман заметно отвисает. Начнем с золотых слитков. Мне про слитки как-то всегда интересней слушать, чем про двухмесячные векселя и заброшенные серебряные прииски.
Где-то в подкорке моего мозга поселился нехороший зуд, словно меня околпачили, но я твердой рукой вытащил слиток, бережно замотанный в носовой платок.
– Доллар восемьдесят, – говорит фермер, взвесив его в руке. – Пойдет?
– Да тут одного свинца на два с полтиной, – с достоинством парировал я, убирая слиток назад.
– Как скажете, – говорит он. – Но я бы все-таки приобрел его для своей коллекции. На прошлой неделе, между прочим, взял пятитысячный за 2.10.
Тут из дома доносится звонок телефона.
– Заходи, прохвост, – говорит мне фермер, – полюбуйся на мое скромное жилье. Тут временами такая тоска одному. Это, наверное, из Нью-Йорка звонят.
Мы зашли в дом. Комната напоминала маклерскую контору на Бродвее – дубовые столы, два телефонных аппарата, кожаные стулья и кушетки, картины маслом в позолоченных рамах в локоть глубиной, а в углу стрекочет телеграф, выдавая последние новости.
– Алло-алло! – говорит этот чудной фермер. – Это Риджент-театр? Да, это Планкет из Вудбайна. Забронируйте на пятницу четыре места в первом ряду – как обычно. Да-да, на пятницу. Всего доброго.
– Я дважды в месяц езжу в Нью-Йорк; люблю театр, знаете ли, – поясняет он мне, вешая трубку. – Сажусь в Индианаполисе на шестичасовый экспресс, провожу десять часов среди огней большого города, и двое суток спустя возвращаюсь домой как раз перед закатом. Да уж, сермяжный труженик серпа и мотыги все же сделал шаг вперед из первобытно-общинного века, вы не находите, м-р Шулер?
– Не могу не отметить, – говорю, – пугающих колебаний сельскохозяйственных устоев, чья прочность доселе не вызывала у меня ни малейших нареканий.
– Ясное дело, – отвечает он. – Там, где раньше наш брат видел кувшинку в тихой заводи, теперь просматривается многолетнее водное растение на поверхности застоявшегося водоема.
Тут снова раздается телефонный звонок.
– Алло-алло! – отвечает он. – А, Перкинс из агентства Милдейла! Я же сказал, этот жеребец на восемь сотен не тянет. Он у вас там с собой? Отлично. Покажите-ка. Отойдите от трубки. А теперь пусть пробежит круг рысцой. Быстрее. Да, мне все слышно. А ну-ка, еще быстрее… Хорош. Теперь подведите его к аппарату. Ближе. Нос ближе к трубке. Ага. Стоп. Нет, мне такой жеребец не нужен. Что? Нет, ни по какой цене. Он засекается. И ногу тянет. Всего доброго.
– Ну что, ловкач, – обращается он ко мне, – понял уже, что деревня приосанилась? Ты – реликт ушедшей эпохи. Да нынче аграрий пошел такой образованный – не подходи. Да, на полях другие времена настали. Вот полюбуйся, как мы не отстаем от жизни.
Он демонстрирует мне какой-то аппарат с двумя втулками для ушей, типа затычек. Ну, всунул я их себе в уши. Вдруг приятный женский голос начинает зачитывать мне сводку убийств, несчастных случаев и прочих политических пертурбаций.
– В данную минуту вы слушаете сводку сегодняшних новостей из нью-йоркских, чикагских, сент-луисских и сан-францисских газет, – поясняет фермер. – У них связь по телеграфу с нашим местным бюро новостей, которое рассылает свежие новости всем абонентам. Вон там на столе – главные ежедневники и еженедельники страны. А также анонсы будущих номеров ежемесячных журналов.
Я беру первый попавшийся лист и читаю: «Специальный анонс. В июле 1909 г. журнал "Сенчури" напишет…» и так далее.
Фермер звонит кому-то – я так понял, своему управляющему – и велит ему продать стадо джерсийских быков по 600 долларов за голову; а также засеять 900-акровое поле пшеницей; и подготовить 200 дополнительных бидонов для электрокара по развозу молока. Затем он выставляет передо мной коробку сигар и бутылку зеленого шартреза, а сам идет взглянуть на телеграфную машинку.
– Газовые акции выросли на два пункта, – говорит он. – Хорошая новость.