Короли рая
Шрифт:
– Она Избрала мужчину без благословения жриц, – сказал он, надеясь, что слова прогонят образы. – Их союз терпели до рождения их безобразного сына-одиночки, а затем они бежали на Юг в маленькую деревеньку. Они оставались любовниками, а однажды пришли жрицы и убили его. Моя мать заболела и умерла, ну а меня объявили вне закона.
Он поискал еще слова, но обнаружил, что его история закончена, словно являлась простой и легко объяснимой. Казалось странным говорить такие вещи вслух – но еще удивительней, что его история так коротка. Все страдания моего детства можно
Пальцы скальда бесшумно скользили по деревяшке и струнам, и хотя его лицо было все еще бледным, он выглядел погруженным в размышления.
– Итак, в жилах твоей матери текла кровь одного из богов, а ее сын – внезаконник. Это интереснейшая история, брат. Что ты теперь будешь делать? Грабить путников всю оставшуюся жизнь?
Тебе-то какое дело? – подумал Рока, затем последовали «да» и «разве не так делаем все мы?»
– Имлер был твоим отцом, не моим. Перестань звать меня братом.
Эгиль умолк, затем кивнул. Чего Рока не сказал – да и не обязан был говорить кому-либо из людей пепла, увидевшим его лицо, – это что его отцом был Носс.
Скальд пощипал одной рукой туго натянутые волосы на своей полой деревяшке, другой рукой придерживая несколько из них.
– Не возражаешь, если я побуду здесь?
Рока не возражал и подтвердил это, думая: зачем бы иначе я тебя спас? Он продолжал есть, пока Эгиль издавал звуки струнами и мурлыкал себе под нос; затем скальд начал играть и петь, и Рока невольно засмотрелся.
Густой голос мужчины эхом разнесся по скалам, его лицо и осанка преобразились, как будто он обрел какую-то новую силу и храбрость. Вопреки глубине голоса, он умел брать высокие ноты и сделал это, когда запел о прекрасной женщине, любившей храброго мужчину, – о мальчике, ради защиты которого они погибли. Он пел о старых богах и людском безрассудстве, о мудрости матерей и жестокосердии власти. Песня звучала грустно и тягуче.
Рока отвлекся, примостившись на участке зеленого мха и грибов в своей Роще. В истинном мире они росли только в тени на Северной стороне определенных деревьев, но в его Роще произрастали где угодно. Он заставил звуки пения падать с бессолнечного серого неба подобно дождю и звенеть среди камней и дерев, жалея, что истинный мир не похож на созданный им. Вскоре он почувствовал слезы на лице.
Почему в Книге Гальдры нет песен, мама? Неужто музыка – еще одна слабость? Еще одна хрупкая вещь, которую следует прятать подобно всем другим?
Скальд закончил свою песню, хотя она продолжала играть в роще Роки сквозь ветер.
– Ну как тебе такое? – спросил он с лицом, пожалуй, чуть более порозовевшим, чем раньше, но в остальном без выражения.
Тело Роки спокойно ело и не отозвалось, вопреки его слезам в Роще.
– Ты хорошо играешь, Эгиль, сын Хиллеви. Но твоей истории нужна концовка.
Скальд изогнул потрескавшиеся толстые губы:
– Спасибо. Да, верно. И как она должна завершиться?
Роке это казалось очевидным, но он предположил, что не каждый мужчина прочел книгу. Каждая история заканчивалась одинаково. И так настигла смерть такого-то или такую-то, сына или дочь такой-то, и тело возвращено было в пепел.
Мужчины всегда умирали в битве, женщины умирали от старости и всегда в постели. Но только не моя мать, подумал Рока, она умерла молодой и в поле, а ее труп был едой для червей и ворон.
Он почувствовал, как его рука сама собою тянется к карману полушубка, но воздержался трогать локоны внутри.
– Так же, как и все истории, – сказал он, думая сперва о своей матери, затем о ее семье и жрице Кунле, затем о Законовещателе и трусливых присяжных, жестоких мальчишках и всех остальных. – Смертью.
Исполнив песню, Эгиль попросился переночевать у костра. Рока удивился и, наверное, выказал это вслух, ибо скальд произнес:
– С какой стати мне беспокоиться? Ты уже спас меня.
– Может, я просто спас твое мясо, – ответил Рока с безразличным лицом, но Эгиль улыбнулся и сказал, что пьет столько вина, что стал невкусным, и Рока разрешил ему остаться, для удобства гостя даже засыпав землей разделанный труп.
Они поговорили еще немного, пока темнело, и скальд рассказал ему, где родился и о том, как оставил свою семью, чтобы увидеть мир. Он поведал о своих странствиях по Аскому и о некоторых великих вождях, с которыми встречался. Сам он вопросов больше не задавал, но Рока назвал ему свое имя и немного рассказал о своих недавних годах: о своем путешествии на Север, где теплее, и о бегстве обратно на Юг, прочь от крупных деревень, охотников-изгоев с их собаками, от мужчин без вождей и их многочисленных угроз.
Однако он все еще был утомлен, поэтому держал начеку собственное тело, пока отдыхал у костра в своей Роще. Если ночью Эгиль пошевелится, Рока узнает.
Опасение было излишним – этот мужчина крепко спал, а тело Роки поддерживало их костер холодной ночью. Утром Эгиль проснулся с восходом солнца и напевал, пощипывая свою «лиру», как он ее называл, а Рока свернул стоянку, присыпав костер и отпечатки в земле.
Он готов был выдвигаться, когда Эгиль заговорил:
– У меня… есть вопрос, если позволишь.
Рока пожал плечами. Он решил не убивать этого человека, но не нуждался в том, чему мог научить творец музыки.
– Твоя мать-Вишан показывала тебе, как читать руны? Показывала, как их писать?
Вопрос казался странным.
– Если и да, то что?
Эгиль облизнул губы и оглядел ровный участок земли, как будто кто-то мог подслушивать.
– Знаешь ли ты, сколько мужчин в Аскоме могут прочесть хотя бы одну руну? Или нарисовать?
Рока не знал и вновь пожал плечами.
– Ни единого, кроме самых общих символов, например для названий животных. Рунные шаманы – единственные исключения, и каждая нарисованная ими руна приближает их к наказанию богов, так что они редко это делают. За годы, проведенные в пути, я видел лишь горстку живых шаманов. Все они выглядели хворыми.