Короли Вероны
Шрифт:
Со скрипом отворилась вторая дверь. Покров со светильника сорвали, и Чоло на мгновение ослеп. Свет приближался, заполняя собой все пространство, будто сиял в руках самого ангела мщения. Наконец ангел – весь в белом – остановился прямо над Чоло. Точнее, остановилась. Ибо это была женщина. А белые одежды означали траур.
– Значит, не насмерть? Очень хорошо.
– Святая Мадонна… – попытался произнести Чоло. На губах остался металлический вкус крови.
– Тише!
Женщина с одной стороны от Чоло поместила свечу, а с другой – орудие мщения, маленький лук. Вероятно, она ушибла руку, когда стреляла, потому что стрелу из груди Чоло выдернула левой рукой.
За ангелом маячила еще одна тень – молоденькая девушка с младенцем. С тем самым младенцем, за жизнью которого пришел Чоло. Он не знал, мальчик это или девочка – дитя еще не вышло из возраста пеленок, с виду было не определить, а заказчика Чоло спрашивать не стал. Ему хотелось спросить сейчас, но было больно даже дышать.
Женщина-ангел тряхнула головой. Переливчатым, по мнению Чоло, прелестным голосом она произнесла:
– Меня интересует только его имя.
– Я…
– Вы не поняли вопроса, любезный?
– Да простит меня… ваша милость, это женщина.
Ангел кивнул, однако не улыбнулся. А Чоло очень хотелось увидеть ангельскую улыбку. Он умирал. И ему необходимо было утешение.
– Простите меня, мадонна.
– Бог простит.
Его собственный кинжал поблескивал слева от бледной ангельской руки. Чоло сделал над собой усилие, чтобы закрыть глаза и не видеть, как вытекающая жизнь обагряет плиточный пол.
ЧАСТЬ I АРЕНА
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Той же ночью на дороге в Верону
– «О», характерное для Джотто.
У Пьетро успело сложиться впечатление, что отец диктует ему даже сны. Вот и сейчас он – казалось, специально – подбирал такие слова, которые превращали сон в навязчивый полубред. Пьетро стал сниться камень, на котором кисть выводила правильный круг.
Художник выбрал красную краску. Круг получился кровавый.
– Пьетро, я с тобой разговариваю.
Пьетро подскочил в трясущейся карете.
– Извините, отец.
– Проклятые кареты. Ты не находишь, Пьетро, что в наше время у человека слишком много удобств? Вот в седле ты бы ни за что не заснул.
Шторы были опущены, но и в темноте Пьетро живо представлял отца: длинное, худое лицо сделалось еще длиннее от недовольной гримасы. Моргая и изо всех сил стараясь не раззеваться, Пьетро произнес:
– Я не спал. Я думал. О чем вы говорили, отец?
– Я ссылался на легендарное «О» великого Джотто.
– А-а-а… Почему?
– Почему? Ты спрашиваешь почему?! Потому что ничего не может быть возвышеннее размышлений о совершенстве. В данном случае это еще и метафорично. Человек заканчивает жизнь в том же состоянии, что и начинал. – Отец выдержал многозначительную паузу.
На плече Пьетро мирно посапывала голова младшего брата.
«Поко, значит, позволено спать. А я, значит, сиди и слушай отцовы рассуждения. Создавай, так сказать, эффект аудитории».
Пьетро приготовился к очередной цветистой фразе, однако услышал, к своему удивлению, совсем простые слова.
– Да, мы заканчиваем жизнь там же, где начали. Очень надеюсь, что так оно и есть. Может, и я однажды вернусь домой.
Отец сразу показался стариком.
Пьетро потянулся к нему, а голова Поко плавно сползла на сиденье.
– Конечно, отец, вернетесь! Теперь, когда работа ваша опубликована, должны же эти болваны понять, кого изгнали! Они позовут вас обратно! Хотя бы ради того, чтобы с гордостью именоваться вашими соотечественниками.
Поэт горько усмехнулся.
– Мальчик мой, как же мало ты знаешь о гордости! Разве не гордость заставила их изгнать меня?
«Нас, – подумал Пьетро. – Изгнать нас».
Мелькнул свет, и позади возникло шевеление – Джакопо сонно мотал головой. Пьетро попытался вызвать в себе укол совести за злорадство: ага, и брат проснулся!
– Даже звезд нет, – пробормотал Джакопо, выглянув в окно.
– В это время суток их никогда не бывает, – констатировал отец. Крючковатый нос навис над его жесткой черной бородой. Глаза поэта были глубоко посажены, словно специально для того, чтобы легче уходить в тень. Отчасти именно из-за этой особенности Данте Алагьери называли дьяволом.
Свет оказался не предвестником утра. Он исходил от факелов в руках сопровождающих карету. Путешествовать ночью без охраны было опасно. Правитель Вероны снарядил целый отряд для защиты своего гостя.
Верона. Пьетро не случалось бывать в этом городе, хотя отец сюда уже приезжал.
– «О» великого Джотто, – произнес Пьетро. – Отец, вы ведь думали о Вероне?
Данте кивнул, пригладил бороду.
– Что это за город? – спросил Пьетро.
Джакопо оторвался от окна и тоже стал слушать.
Отец улыбнулся. Пьетро не привык к его улыбкам и сейчас поразился, насколько одно мимическое движение способно изменить лицо. Перед ним сидел молодой человек.
– Ах, Верона, восходящая звезда Италии! Город сорока восьми башен. Родина Большого Пса. Мое первое пристанище. – Последовала пауза, затем слово «refugio» [5] подверглось повторению и дегустации и наконец было отложено до лучших времен. – Да-да, здесь приняли того, кому отказали в других городах. Что за глупцы! Я прожил в Вероне более года. Я дважды наблюдал приход к власти семейства Палио. Полководцем тогда был Бартоломео – честнейший человек и вдобавок необычайно жизнерадостный. Теперь я понимаю непоправимость ситуации. Когда место Бартоломео занял его брат Альбоино, я решил уехать. Что хорек против гончей? Кроме того, на мое решение повлияла некрасивая история с Капеллетти и Монтекки.
5
Убежище, пристанище (ит.).
Пьетро хотелось спросить, что это была за история, но Джакопо его опередил. Он подался вперед и нетерпеливым голосом задал совсем другой вопрос:
– А что за человек новый правитель Вероны? Что за человек Большой Пес?
Данте только покачал головой.
– У меня нет слов, чтобы описать его.
«Не исключено, – подумал Пьетро, – что отец просто понятия не имеет, кто такой Большой Пес. Конечно, отец слышал рассказы о нем, однако за двенадцать лет человек ведь мог и измениться».