Короли Вероны
Шрифт:
– Ты цел? – На Пьетро смотрел юноша примерно одних с ним лет, с черными, как смоль, волосами и голубыми, как воробьиные яйца, глазами. Дублет его имел весьма плачевный вид, зато кольцони и шляпа были великолепны. Юноша был чисто выбрит, будто специально для того, чтобы похвастаться прекрасно очерченным, почти женственным ртом.
– Цел, – отвечал Пьетро, сознавая, что его лучший дублет больше таковым не числится. Лицо юноши почему-то казалось знакомым. Ночью он совсем замотался, отдавая распоряжения насчет багажа и краснея за брата, который тыкал пальцем в освещенные окна, словно малое дитя. Пьетро представляли многим, но сейчас он едва мог вспомнить половину имен. Вот и этому юноше он явно был
– Монтекки, – подсказал красавчик. – Марьотто Монтекки.
– Да, помню – ты держал молодого ястреба.
Улыбка у Монтекки была ослепительная.
– Верно! Я сам его обучаю, чтобы охотиться вместе с Капитаном. Может, и ты к нам присоединишься? В следующий раз?
Отчаявшись привести дублет в божеский вид, Пьетро с готовностью кивнул.
– Сочту за честь.
Ночью из-за хлопот с багажом ему не удалось повеселиться. Глава семейства Алагьери, конечно, не преминул поучаствовать в охоте вместе с благороднейшими синьорами. Всю ночь Пьетро и Джакопо проклинали злую судьбу; утром же страдания их удвоились, так как все в городе только и обсуждали, что ночную забаву.
Нельзя сказать, чтобы Пьетро любил охоту. Скорее, ему хотелось любить охоту, так же как хотелось мечтать о воинской славе. Наверное, неправильно было, что ни в первом, ни во втором он не видел смысла.
Монтекки оглядел Пьетро с головы до ног.
– Мы добудем тебе ястреба-перепелятника. Его оперение подойдет к твоей… – Брови Марьотто соединились в тонкую, идеально прямую линию. – Где твоя шляпа?
Пьетро инстинктивно провел рукой по темени и шляпы не обнаружил. Оглядевшись, он увидел свое сокровище втоптанным в грязь.
Монтекки метнулся к шляпе и выхватил ее из-под многочисленных башмаков и сандалий.
– Мои соболезнования. – Лицо Марьотто выражало неподдельную скорбь – он трепетно относился к одежде.
Пьетро выдавил улыбку и взял из рук Монтекки измятую шляпу с поломанным пером.
– Ничего. Она мне не особенно нравилась.
Ах, как она ему нравилась! Баловство, разумеется, но Пьетро не баловали в детстве. Отец придерживался принципов аскетизма, в том числе и в одежде. Пьетро не без труда отвоевал себе право носить дублет и кольцони – в этих предметах гардероба отец усматривал побуждение юношей к распутству. Шляпу Пьетро подарил правитель Пизы, великий Угуччоне делла Фаджоула, прекрасно понимавший, какую роль в жизни молодого человека играет мода. Пьетро убедил отца, что отказом от подарка они нанесут Угуччоне смертельную обиду. Старый циник почему-то купился на фразу «Отец, я буду носить эту шляпу из почтения к вашему покровителю». Ношением шляпы, которую держал в руках Пьетро сейчас, вряд ли можно было продемонстрировать почтение.
– Я подарю тебе новую шляпу! – порывисто воскликнул Марьотто.
– Не стоит беспо…
Марьотто был неумолим.
– Ты в Вероне и дня не прожил, а твою шляпу уже испортили. Мы пойдем к лучшему галантерейщику в городе. Не отставай!
Не последовать за Монтекки означало обидеть его. Полуденное солнце немилосердно пекло Пьетро спину, пока он почти бегом устремился за новым товарищем, стараясь не отвлекаться на бесчисленные соблазны пьяцца делле Эрбе. («Лучшие кнуты и упряжь!») Мужчины всех возрастов толкались и толпились, покупали и продавали, нахваливали товар; на пути встречались пилигримы, карманники, евреи; раз даже попался настоящий мавр. («Рыба! Крабы, креветки, устрицы! Их особенно любит наш Капитан!») Пьетро без труда выделял мельников, цирюльников, кузнецов. Все они старались перекричать друг друга, каждый из-за своего прилавка или из своей мастерской. («Приворотное зелье! Избавьтесь от старого мужа! Заполучите молодого красавца!») А сколько еще интереснейших вещей укрылось
Что за шум!.. Звенели наковальни, кричали звери – их показывали за деньги. Обезьяны скакали по клеткам, ястребы клекотали, собаки лаяли; их перекрывали гитары, лютни, флейты, виолы, скрипки, тамбурины и голоса трубадуров. Вот оно, вавилонское столпотворение, думал Пьетро. Пирожник совал под нос прохожим корзину со своим благоухающим товаром, ничуть не смущаясь присутствием продавца могильных плит. Торговцы не имели права напрямую обращаться к прохожим; в результате запрета первые рисовали огромные вывески, а вторые от этих вывесок шарахались. Право, вывески казались нахальнее живых зазывал. Запрет не распространялся на хулу: каждый торговец мог безнаказанно хаять товар соседа, в то время как его собственный товар расхваливала вывеска. Над вывесками, на низких балконах, мужчины обменивались новостями, судили спорящих и делали ставки на кулачных бойцов.
Марьотто прекрасно ориентировался между лавок и лавчонок, срезал углы и привычно перепрыгивал через бочки, преграждавшие путь. Они с Пьетро пробирались по ряду, где торговали подогретым вином с пряностями, а также копченым мясом. Стараясь не отстать, Пьетро не забывал обиняками протестовать против покупки шляпы.
– Мне нужно выполнить поручение отца.
– Адская небось работенка, – усмехнулся Марьотто.
– Я должен заказать отцу новые сандалии.
Марьотто развернулся и пошел задом наперед, ехидничая:
– А старые где? Сгорели в адском пламени?
– Нет. Все дело в моем брате.
Монтекки понимающе кивнул, будто ответ Пьетро отличался вразумительностью.
– По пути в палаццо свернем к реке. Там квартал сапожников. Не думай, что я отказался от мысли купить тебе новую шляпу. Моя семья будет покрыта несмываемым позором. – Марьотто засмеялся и вновь нырнул в толпу. Пьетро последовал за ним.
За их спинами человеческая речь вставала на дыбы, брыкалась, неслась – каждый путешественник говорил на своем языке, воздух кишел французскими, английскими, фламандскими, греческими словами. В общую какофонию вплетались немецкие картавые «р». Веронский диалект позаимствовал из немецкого языка не меньше, чем из итальянского; немецкие и итальянские ноты, словно основа дорогих духов, преобладали в шумовом фоне.
– А ты почему шатаешься по городу, вместо того чтобы быть на свадьбе? – Пьетро старался перекричать толпу.
– Ох, знал бы ты, сколько я усилий приложил, чтоб отговорить его от женитьбы! Ну не дурак ли – всего на пару лет старше нас с тобой, а уже привязан к юбке! Но сейчас во дворце делать нечего – слуги носятся как сумасшедшие, женщины квохчут… Так что я попросту сбежал.
Услышав возглас одобрения, юноши задрали головы. На балконе последнего этажа несколько молодых женщин довольно откровенно свешивались через перила, так что их груди почти вываливались из лифов. Одна из девиц помахала Пьетро, сверкнув пышно-розовым из выреза платья. Пьетро покраснел и неловко помахал в ответ.
– Могу устроить свидание, – предложил Марьотто.
«Нечего удивляться, – подумал Пьетро. – В конце концов, это рыночная площадь».
Вслух он сказал:
– Во Флоренции их обязали носить маленькие колокольчики.
– Да ну!
– Представь себе. На эту тему даже шутка есть: колокола зовут раскаяться в том, к чему раньше позвали колокольчики.
Монтекки болтал без умолку, играючи пробираясь сквозь давку. Сообразив, что Пьетро скоро придется бегать за гусиными перьями, воском для печатей и прочим необходимым поэту в его ремесле, он указал новому приятелю улицу, где продавались эти незаменимые вещи.