Короля играет свита
Шрифт:
Великий приор был не только удивительно красив: он обладал и недюжинным умом, а пуще — хитростью и наблюдательностью, так что от его слуха и взора мало что ускользало.
Вот и сейчас: штатгальтер подмечал и крайнее расстройство Павла, и скучающую насмешливость канцлера Безбородко, который, судя по всему, считал разговор о захвате Мальты французами пустым и незначащим, внимал напряженному молчанию графа Федора Ростопчина, кабинет-министра по иностранным делам (а молчание это, знал по опыту Литта, таило в себе крайнюю степень неодобрения поведением государя).
Взор великого приора отдыхал в эти мгновения только на чутком, тонком лице командора ордена Петра Талызина, который хоть и держался вполне спокойно, не выражая внешне никаких чувств, однако, похоже, страдал от предательств Гомпеша не менее, чем сам император Павел.
“Только эти двое преданы ордену всецело, — в который уже раз подумал Литта. — Остальные всего лишь исполняют державную волю, следуя нашим обрядам и исполняя наши нормы. Ну что ж, пусть хотя бы так.
Пока — хотя бы так, но уж потом, после… Россия, дикая, дикая страна! Не странно ли, что именно здесь возможно возрождение нашего попранного величия?..”
— Да, бегство Гомпеша — позорное пятно на всех братьях, ваше величество, — своим низким, красивым голосом проговорил Литта, чуть выступая вперед и оттесняя насмешника Безбородко.
— Бывшего магистра в малой степени извиняет лишь то, что он попытался спасти главные святыни ордена.
Из собора Ла Валетты [17] он прихватил с собою обломок креста, на котором был распят Иисус Христос, мощи правой руки Иоанна Крестителя и чудотворный образ Богоматери Палермо.
17
Столица Мальты, названная так по имени основоположника Мальтийского ордена.
Хотя бы эти драгоценности не достанутся французским вандалам-республиканцам, на чьих руках — кровь христианнейшего государя.
Павел бросил на Литту прочувствованный взор. Ничем нельзя было сильнее растрогать его сердце, как упоминанием о пролитой государевой крови.
Смерть на эшафоте Людовика XVI и королевы Марии — Антуанетты произвела на него огромное и удручающее впечатление. Честно говоря, граф Литта, бывший в душе немалым циником, готов был порою благословлять санкюлотов [18] , отрубивших головы своим монархам.
18
“Sans culottes” —“голозадые”, букв. “бесштанные”, прозвище деятелей Французской революции (франц.)
Именно это событие пробудило самые рыцарские чувства в душе простоватого российского императора и заставило его со всею пылкостью ринуться в ряды Мальтийского ордена, в коем он видел последний оплот сил монархии против революционной тьмы, надвинувшейся на Европу.
— Минутку, граф, — вдруг спохватился император.
— Вы сказали — “бывшего магистра”? Как, разве Гомпеш больше не…
— Изменник лишен сана по единогласному постановлению шефов всех “языков” [19] , — пояснил Литта.
19
“Языками” в Мальтийском ордене назывались его отделения в разных странах.
— Более того! Шеф немецкого “языка” князь Хайтерсхайм потребовал подвергнуть бывшего великого магистра публичному суду рыцарской и христианской чести.
Бавария, впрочем, сохранила ему верность, но лишь потому, что родственники Гомпеша занимают высокие должности при дворе, курфюрста. А вообще-то обстоятельства наши сейчас плохи, совсем плохи…
Неаполитанский король удалил из своей столицы мальтийского посланника и даже приказал снять герб ордена с нашей резиденции в Неаполе.
Великий герцог Тосканский и король Сардинии немедленно вслед за сдачей Мальты конфисковали в свою пользу все имущество ордена.
Точно так же лишились всего права на свое имущество, равно как и на земли, и госпитальеры в Австрии — правда, нашему посланнику временно разрешено оставаться при венском дворе.
Что же касается папы римского Пия VI, то он осудил Гомпеша за сдачу Мальты, а вслед за тем объявил, что земные дела ордена его более не волнуют.
Падающего толкни! — заключил Литта с покорной улыбкой, которая придала его красивому, выразительному лицу вид не просто усталый, но как бы даже обреченный.
— Боже мой… — Голос Павла дрогнул.
— Какое несчастье! Какое страшное, чудовищное, невыразимое несчастье! И… позор. Позор для России!
Где были в это время мы? — грозно повернулся он к Безбородко.
— Где, я вас спрашиваю?!
Тот чуть заметно пожал плечами, на самом кончике языка удерживая тривиальный ответ, который вызвал бы долгий хохот в гусарском полку, однако никак не мог быть дан императору.
— Почему мы допустили сдачу Мальты? Где эскадра Ушакова? Где прохлаждается адмирал?! Говорите же!
— Осмелюсь напомнить, ваше величество, — с неуловимым ехидством ответил канцлер, — что вы сами отдавали приказ, адмиралу крейсировать в Средиземном море, не ввязываясь ни в какие стычки.
Грозно надвинувшееся на Безбородко, побагровевшее лицо Павла слегка поблекло. Вытаращенные глаза вернулись в орбиты. Вид у Императора сделался несколько сконфуженный — впрочем, ненадолго.
— Александр Андреевич, берите перо, бумагу. Записывайте!
Безбородко покорно обмакнул перо в чернильницу.
— “Командующему Черноморским флотом адмиралу Ушакову. Действуйте вместе с турками и англичанами супротив французов, яко буйного народа, истребляющего в пределах своих веру и богом установленные законы!”
— Он помолчал, нервно жуя губами, словно пробуя на вкус следующие фразы, однако только махнул рукой и выкрикнул заключительное: — Павел!
Безбородко с видом заправского секретаря, которому, строго говоря, безразлично, что писать, тряс над бумагою песочницу, чтоб чернила не растекались.
Павел тяжело дышал, словно запыхался от своего стремительно принятого, столь нелепого решения. Ростопчин и Талызин быстро переглянулись, но заметили, что на них смотрит Литта, — и опустили глаза, приняв равнодушный вид.