Корона двух королей
Шрифт:
А вот Ясна была лишена этой роскоши. Она пришла в ложу по приказу отца, потому что её жених должен был биться с быком и поддержать его была её прямая обязанность. Сам Осе также идти не хотел, но его звал к этому долг короля.
Никто не сомневался, что ложу посетит Тонгейр. Ему ли было не любить подобные кровавые игры? Рядом с ним смиренно сидела Меганира, которая мыслями будто была где-то в своём крохотном, сокрытом от посторонних глаз, внутреннем мире и не выказывала ни малейшей заинтересованности в происходящем. Родители Роланда также находились в ложе и переживали сильнее всех. Эрдор даже попросил слугу принести побольше воды и нюхательной
— Вот сегодня и узнаем, чего на самом деле стоит ваш сынок. Он сильный дикий вепрь или ма-а-аленький поросёночек, — издевался над ними Тонгейр. — Готовы увидеть кишки своего ненаглядного?
Последними прибыли Согейр и Альвгред. Они только что закончили встречу с добровольцами, которым давали последние напутствия.
Люди внизу уже делали ставки на смерти и победы, кто-то торговал початками кукурузы и жареными кроличьими лапками.
Данка стояла позади короля, чтобы в любой момент подать ему вина, но ей не хотелось здесь быть. Ей было стыдно признаваться, но неожиданная смерть того пленника её обрадовала, хотя служила весьма слабым утешением в том, что ей пришлось пережить.
Песок покрывал ровным слоем весь овал арены и слепил алебастровой белизной, а агдеборги выглядели алыми каплями крови, готовыми вот-вот упасть на белое полотно. Воняло потом и горячим камнем. Солнце раскалило воздух, толпа требовала начала обряда. И вот, держа в руках две чаши с вином и бычьей кровью, на арену вышел архонт и произнёс молитву, прося Саттелит о милости к участникам, а Хакона — дать Паденброгу больше смелых воинов. После, во славу богов, он влил в поднесённый Полудницей кубок вино и кровь, смешал и вылил на середину арены. Полудницы в белоснежных лёгких одеждах с рыжим подбоем зажгли сандаловые ветки, призывая богов обратить свой взор на арену. Когда в ответ на это в небо взмыла стая жемчужных скворцов, блестя россыпью белых крапинок на груди, и расселась на высоких пиках над верхними ярусами, жрец объявил это добрым знаком.
В это время добровольцы — похолодевшие от страха дети — находились в шатре, прилегавшем выходом к арене, и каждые несколько минут их становилось меньше на одного. Десять, пятнадцать минут. Больше времени обычно не требовалось. Либо бык сразу убивал турдебальда, либо на шестнадцатой минуте у юноши уже не оставалось сил убегать, и он выкидывал позорное чёрное полотно.
К двум часам четверо добровольцев уже были мертвы, четверо остановили обряд — сидящие в шатре понимали, что происходит снаружи, по воплям толпы, и сердца их холодели с каждым разом всё больше. У одного из турдебальдов случилась истерика, он сорвал с себя кирасу и убежал. Вальдарих приказал остановить его и заковать.
Потом последовала долгая пауза — чествовали первого победителя, и в сердцах турдебальдов вспыхнула надежда. Первым победителем в этом году стал тот заика, который недавно дал сдачи Роланду. Его быка звали Камень. Был он не самым ретивым из всех, что жили в загоне, скорее, самым спокойным. Но всё же розги и перец разозлили его и заставили двадцать минут гонять турдебальда по арене, желая выпустить ему кишки.
День казался бесконечным, и быки с добровольцами постоянно меняли друг друга. Кто-то умирал и отправлялся в другой шатер в чёрном саване на носилках, кто-то побеждал, в кого-то бросали камнями и тухлым картофелем, и шатёр сразу выплёвывал на арену нового юношу.
Ясна почти всё время просидела, опустив глаза в книгу, смысл которой никак не могла уловить из-за отвлекающих её внимание воплей. Она убирала её только, чтобы похлопать победителю, и зажмуривалась, чтобы не видеть, как уносят покойников. Каждый из них напоминал ей обезображенного Кирана, и она больше ни за что не хотела видеть его мёртвым. Была пара моментов, когда даже Эрнан поморщился от омерзения. Первый раз — когда бык размозжил юноше голову копытом и не пускал к его трупу слуг, и второй раз — когда бык по кличке Вороной проткнул своего наездника рогами насквозь и выпустил ему наружу всю требуху. Если бы Лаэтан хотя бы заикнулся о желании принять участие в этом кошмаре, Эрнан бы лично отходил сына розгами. Сейчас же Лаэтан и Аэлис тихо сидели рядом с отцом. Они видели тавромахию впервые, и пелена грёз о благородной традиции, описанной в книгах, уже спала с их глаз. После очередной смерти девочка вскочила с места и убежала в слезах.
Солнце начало клониться к закату, и жара стала потихоньку отступать, отпуская собравшихся на арене людей из своего душного плена. С гор повеяло приятной прохладой. Слуги зажгли над каждым агдеборгом по факелу. Настало время Роланда.
Всё это время наследник Утёса прятал страх в самые потаённые уголки своей, казалось бы, чёрствой души, но ему было страшно, как зайцу, которого выследила и загнала голодная лиса. Бой, который когда-то казался ему чем-то далёким и нереальным, вдруг оказался совсем близко и вот-вот мог обернуться совсем иной историей, чем та, которую будущий наследник трона нарисовал в своём воображении.
Он никогда раньше не видел тавромахию и представлял красивые картины собственной победы, которые были бы достойны остаться увековеченными на обсидиановой двери у входа в его склеп в Долине королей, но теперь, видя через отдёрнутый полог шатра лужи крови и слыша исполненные агонии вопли умирающих, он чувствовал, что душа его цепенеет предчувствием собственной гибели.
Когда Вальдарих подозвал его к себе, Роланда обдало холодным потом. Но он сжал свою верёвку, встал, позабыв о том, как собирался небрежно размять затёкшие от ожидания плечи, и на ватных ногах подошёл к занавесу, который отделял его от триумфа или смерти.
— Будь сильным, — хлопнул его по плечу Вальдарих, как делал это с каждым добровольцем. — Будь мужчиной. Не дай страху себя контролировать. Зачем ты выходишь на арену?
— За победой.
— Что тебя опозорит?
— Побег.
— Кто тебе поможет?
— Никто.
— Тогда иди. Боги с тобой.
Роланд надел шлем и ступил на смердящий кровью песок.
Люди, пресыщенные кровавым зрелищем, уже смотрели на него как на очередную жертву, и он до боли сжал верёвку. Его шлем будто стал меньше размером и начал сдавливать голову. Стало трудно дышать. Роланду захотелось его снять.
Толпа улюлюкала и хлопала. Роланду казалось, что они все хотят его смерти. Даже те, кто улыбался, желал увидеть его раздробленные кости.
«Ум-ри! Ум-ри!»
И даже небо над его головой сочилось пролитой кровью. Взгляд упал на торчащий из кармана уголок спасительной чёрной ткани. А что, если…
Скрипнули ворота загона, и на арену, как вихрь, вырвался Гнев и предстал перед зрителями во всей своей пугающей мощи и красе. Огромный чёрный бык с шестью длинными, выбеленными цинковыми белилами, рогами, налитыми кровью дурными глазами, слюнями, стекающими изо рта, мощными копытами — он был рождён убивать. Роланд физически почувствовал, как с него слетает спесь, как если бы с него вдруг содрали кожу.