Корона клинков
Шрифт:
— Не было ничего, — как попугай на ярмарке повторял Кемар.
— Хорошо, — сказал легат, и это «хорошо» не предвещало ничего хорошего, — ты сам выбрал свою судьбу.
Бургомистр не то охнул, не то пискнул и съёжился на своём стуле, когда легат Первого Безымянного легиона встал из-за стола.
— Нарезать кого-то на куски я не люблю, — с доверительно пояснил Осокорь всем присутствующим, — эффективно, чего скрывать, но очень уж неопрятно. А я по забывчивости не захватил с собой другой костюм. Так что обойдёмся методами бескровными, хотя для вас, Кемар, право не знаю, что лучше.
Кемар впал в какое-то безразличное состояние. Казалось, смысл сказанного легатом остаётся где-то за пределами его сознания. От Осокоря это состояние не укрылось. Он и вправду хорошо знал палаческое
Осокорь зашёл за спину к Кемару и закрыл глаза, подготавливаясь к проникновению; затем он возложил руки на голову допрашиваемого так, что большие пальцы сомкнулись на затылке, а остальные легли на виски. Вдруг Кемар задёргался, заизвивался на стуле, будто червяк, которого насаживают на крючок рыболова.
— Сиди тихо, дурак, — посоветовал Осокорь, не открывая глаз, — иначе будет только больнее.
Кемар в ответ на это стал вырываться с удвоённой силой, издавая сдавленное нечленораздельное рычание.
Легат открыл глаза, вздохнул и обратился к солдату, который по-прежнему стоял у двери.
— Агнезий, успокойте этого идиота, а то я никак не могу начать работать.
Бургомистр с упавшим сердцем следил, как Агнезий подошёл к Кемару и слегка, не размахиваясь, ударил его по лицу. Тот сразу обмяк, перестал дёргаться, утих, из уголка рта вниз скользнула серебристая паутина слюны. Затем Агнезий вытащил из ножен меч, аккуратно приставил его к толстой шее и надавил чуток. Кемар замер, только дико вращал налитыми кровью глазами. Широкоплечий Агнезий почти полностью загородил от бургомистра его незадачливого приятеля, ему была видна лишь часть головы под пальцами легата, занявшего прежнее место позади стула. В комнате повисла напряжённая тишина. Савотий заметил, что на лбу столичного гостя от напряжения выступили бисеринки пота. Вдруг вокруг стало темнее, словно весь свет стянулся к рукам Осокоря и сгустился в нехорошее сияние. Бургомистр ощутил дурноту, но всё равно был не в состоянии отвести взгляд от светящихся пальцев, вжимавшихся, проникавших в череп Кемара. Странное свечение выпило тепло в комнате, Савостию казалось, будто вот-вот с его губ начнут срываться облачка пара от дыхания. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: здесь, прямо у него на глазах, твориться сильная и недобрая магия. Он не мог не испытывать сочувствия к своему приятелю, который явно впал в беспамятство, но одновременно с этим не мог и отвести взгляд от сочащихся тошнотворно-зелёным сиянием пальцев легата. Когда эти пальцы погрузились в голову Кемара достаточно глубоко, тот дёрнулся, словно его с ног до головы прошила острая боль, а из приоткрытого рта вырвался хриплый стон. Легат тоже вздрогнул и скрипнул зубами.
Выносить всё это долее для бургомистра было выше его сил, он поддался одолевающей его дурноте, и ускользающее сознание избавило его от дальнейших мук.
Не любил, ох как, не любил Марин Туллий Осокорь проникать в чужой разум. Кто хотя бы раз испробовал эту магическую процедуру, знает, что ничего приятного в этом нет. То, что подопытный после частенько превращался в тихого безвредного дурачка, это — не беда, даже не полбеды. Но опасности подвергался также и сам проникающий. Даже весьма опытный клирик при первой же ошибке мог запросто подпалить себе мозги.
Осокорь ощутил боль Кемара от проникновения почти как свою собственную. Он скрипнул зубами и сосредоточился. Сначала, как обычно, наступал короткий шок, какой бывает, если нырнёшь в ледяную воду: тело ожгло, дыхание сбилось.
Внутренний мир Кемара оказался неприятно мутным и тусклым, как промозглый влажный воздух приморского города, обильно напитанный дымом каминных труб. Поборов накатившую дурноту, Осокорь огляделся вокруг, пытаясь сориентироваться в колышущемся супе кемарова разума. Вокруг него дорожками, похожими на разноцветные ручейки, пульсировали эмоции. Они вели к различным воспоминаниям. Если выбрать правильную дорожку-ручеёк, можно добраться до любых воспоминаний человека, даже до таких,
Осокоря интересовали самые сильные и свежие эмоции, а это означало, что искать следует где-то неподалёку. У самых ног легата змеилась тёмно-бордовая дорожка, вспухающая временами неприятными узлами обиды и боли. Он ступил на неё, задержав дыхание, хотя прекрасно знал, никакого дыхания в таком месте нет и быть не может. По глазам ударил дневной свет, подмышки увлажнились холодным потом, а возле горла блеснул клинок Агнезия. Это происходит прямо сейчас, поэтому эмоция настолько сильная.
Осокорь особым напряжением воли стряхнул с себя ненужное ощущение и оказался вновь в «гороховом супе» кемарова разума. Перепробовав несколько дорожек-ручейков, он, наконец, очутился на нужной, фиолетовой с коричневыми, похожими на лишайник пятнами. Оставалось только приблизиться к источнику, погрузиться и пережить интересующие его события вместе с Кемаром.
Перед ним простирались образцовые грядки с крепкими кустиками помидоров, засыпанная речными камешками дорожка, на которой стоял высокий мальчик, почти юноша, с волосами, собранными в хвост. Теперь Осокорь знал, как выглядит сын великого завоевателя, хотя фамильное сходство с Ясенем буквально бросалось в глаза. Эмоции Кемара нахлынули приливной волной: поначалу было раздражение от того, что парнишка оказался эльфом, затем пришли злость и ослепляющая самодурная жестокость.
В чужом разуме невозможно услышать что-либо, беззвучные картинки сменяли друг друга, а чувства хозяина разума помогали понять, что именно происходит. С какой-то извращенной гордостью Кемар отпустил с цепи здоровенного грязно-белого пса. Тот понёсся вперёд, сметая на своём пути всё, что столь любовно взрастила госпожа Кемар. Легат видел, как она машет руками, как открывает рот, выкрикивая своему мужу беззвучные слова, пытается его остановить, предотвратить непоравимое.
Пёс метнулся к мальчику. В мозгу Кемара бились возбуждённые чувства, которые он, наверняка, облёк в выкрики типа: «Фас! Ату его, съешь мерзавца с потрохами!»
Глаза мальчишки, такие же большие и синие, как и у его дяди, расширились. Он не пытался убежать, не закричал от страха. Он поднял одну руку в инстинктивной попытке защитить горло, а другую протянул к собаке, словно надеялся остановить её. Вдруг принц стал неудержимо смеяться, а с его пальцев стёк пучок магической энергии, которую Осокорь увидел, как голубоватое сияние, и ударил прямо в лохматую собачью морду. Мальчишка саданул с такой силой, что легата выбросило с фиолетовой дорожки-воспоминания и чуть было вообще не выкинуло из мозгов Кемара.
В Ордене их обучали распознавать применение чар. Осокоря к тому же боги наделили особенной чувствительностью к магии. Попади на него хотя бы половина того, что было направлено на собаку, да ещё в чужом разуме, где невозможно поставить защиту, ему бы несдобровать.
— Да это же настоящий самородок, — размышлял легат, когда прошла резкая боль в солнечном сплетении, — но каков парень! Без всякой подготовки ударить с такой силой! — он не мог не восхищаться врождёнными способностями Аэция, — его учить надо. Какой чародей может получиться!
Когда прошла неприятная слабость в коленях (побочные последствия магического удара), Осокорь снова вошёл в густо-фиолетовое воспоминание. Как и в реку, здесь войти дважды в одно место невозможно. Теперь легат очутился на знакомой по недавнему визиту лестнице в «Приюте ветерана». После неслышного, но энергичного, судя по содроганию двери, стука на пороге появился высокий эльф. Мгновенному узнаванию помешало то, что теперь легат смотрел чужими глазами. Вне всяких сомнений, перед ним стоял господин Меллорн из Рии в потёртой кожаной одежде торговца средней руки с нарочитой хромотой и потемневшими после недавней покраски волосами. Но это был он. Да и посох чёрного бамбука был очень хорошо знаком Осокорю. Мальчик стоял поодаль.