Корона скифа (сборник)
Шрифт:
Загорский сделал вид, что не слышит старика и обратился к Манасевичу:
— До свидания, Иван Федорович! Как только вы пристроите картину у своих людей, и как только ваши гости отбудут обратно в Сибирь, я снова буду у вас. Тогда мы без проволочек устроим переход. Помните, затягивать с этим делом — опасно…
Загорский ушел, а Варсанофий осенил дверь крестным знамением:
— Чует кошка, чье мясо съела. Небось сразу слинял отсюда. Иудей, его же сразу видно. Ваше превосходительство! Не доверяйте поганцу! Я истинно русский человек, и мне Богом тоже особливая сила дана. Но я с девок кровь не сосу, я их по Божьему предназначению использую. А вот глаза отвести не хуже этого пархатого умею.
— Он не еврей, он хорват! — заступился за графа Манасевич. А ты даже и не знаешь, где она эта граница находится и с чем ее едят.
— Знаю, ваше превосходительство! Я скрозь стены все вижу на десять верст вперед, я всех брунетов бляндинами делаю.
— Это в Питере многие парикмахеры могут — волосы перекрашивать.
— Так они — краской, а я взглядом, и с Божьей помощью.
— Меня, к примеру, ты перекрасить смог бы? — поинтересовался в шутку Манасевич.
Дед тотчас стал смотреть ему в переносицу. Смотрел, смотрел, дунул, плюнул, сказал:
— Подите к зеркалу!
Иван Федорович глянул в зеркало и отшатнулся:
— Ты что же наделал, чудак! Зачем же ты из меня такого блондина изобразил? Я слежки стараюсь избежать, живу тише мыши, а теперь скажут: перекрасился, значит, скрывается от кого-то! Давай, возвращай меня в прежний вид!
— Извиняйте, но могу только в одну сторону. Да вы не печальтесь, это как бы воображение одно, оно потом само пройдет!
— Когда пройдет?
— Не знаю! Я только недавно перекрашивать людей в бляндинов начал. Далекого результата пока не видел.
— Ну а насчет перехода через границу — ручаешься?
— Чтоб мне мужской силы лишиться, ежели вру!
— Ну и клятва! Ты ведь пожилой уже.
— Мало ли что, Ну, Богом клянусь, отцом нашим!
— Хорошо, дня два-три поживете у меня. Я тут побываю в некоторых домах, кое-что легкое заберу, так чтоб идти с одним маленьким саквояжиком. Россия не погибнет! Пока за границей будем силы собирать, чтоб спасти ее от красной заразы!
— Точно! — подтвердил Варсанофий. — Спасти матушку Расею от жидов и масонов, все комиссары — пархатые, чесноком воняют…
Через три дня около финской границы шагали они с мешками на спинах, поверх одежды надеты были на них специально изготовленные колдуном балахоны связанные из хвойных ветвей.
— Помалу, помалу! — повторял Варсанофий. — Ступайте, чтоб ни одна ветка не хрустнула.
— Стой! Кто идет! — внезапно раздался окрик.
— Это они заметили вспугнутых нами птичек. Замрите, как снопы, они сейчас сюды смотрят через бинокуляр.
Вдруг вспыхнувший луч прожектора ударил Манасевичу прямо в очки. Иван Федорович света не вытерпел и заскакал по кочкам как козел, иногда он поскальзывался, разбивал болотный лед, с трудом распрямляя вновь длинные ноги.
— Стой, стрелять буду! — прозвучало еще раз. Грохнул выстрел и Манасевич упал. Прожектор переместился в место его падения.
— Алена! Пора когти рвать, ползком, ползком! — хрипел в ухо девушке Варсанофий.
На финской стороне они вышли на луг со стожком. Потом увидели крытый черепицей дом и примкнувшие к нему аккуратные сараи. В конюшне лошади мирно хрупали овес.
— Обойдем сторонкой, надо подальше от границы отойти, чтоб никто не сумлевался.
— Че же теперь делать будем в чужедальней сторонушке? — запричитала Алена.
— Че делать, че делать! — передразнил ее Варсанофий, ты благодари Господа Бога, что жива осталась. А Финляндия — какая чужедальняя сторона? Еще недавно она была, нашей рассейской, тут почти весь народ балакает по-русски.
— Ивана Федоровича жалко!
— Жалко брильянтов, которые у него в мешке были, теперь это доб-ро комиссарам досталось. Но какой-то ломоть серебряных и золотых фитюлек он и в мой мешок положил. Поживем! Из лаптей в лаковую обувь переобуемся. Шампань жрать будем, коньяки, жить во дворцах будем! А ты — Иван Федорович! Хрен с ним, с Иваном Федоровичем! Было ихнее время, теперь стало — наше!
Так два бывших томича стали жить в Финляндии. Граф Загорский, видимо, тоже перешел границу.
Следователь Кузичкин давно вернулся в Москву, но о сбежавшем кровососе не забыл. Он перечитывал всю российскую, и всю доступную ему зарубежную прессу. И, конечно, он обратил внимание на заметку, в которой говорилось, что в Австрии полиция безуспешно ищет маньяка-вампира, убившего с десятка два юных женщин. «Эге, вот ты где голубчик!» — подумал Кузичкин. А через какое-то время прочел, что эпидемия подобных убийств в Австрии стихла, зато забушевала в Аргентине.
«Ну и прыть!» — сказал Кузичкин. Но больше заметок о подобных событиях он уже не находил. «То ли его укокошили, то ли посадили!» — решил Кузичкин.
Всякому — своё
Пришла в Томск весна 1920 года. Штабеля трупов на крутом берегу речки Ушайки теперь горели денно и нощно, насыщая округу смрадом и заглушая запахи клейких тополиных и березовых почек и вербных шишек, которые сияли над водой как малые свечи. И была надежда, что вскоре все мертвое сгорит дотла и все живое восторжествует.
В доме напротив университета в эти дни поселилась скорбь. Уже стало известно, что был расстрелян выросший в этом доме Виктор Николаевич Пепеляев.
Поезд Верховного правителя Александра Васильевича Колчака, адмирала, бывшего полярного исследователя, гидролога, бывшего командующего Черноморским военным флотом, и т. д. и т. п, после разгрома белогвардейских войск был взят под охрану чехословацким корпусом в Нижнеудинске. Коварные чехи выдали адмирала большевикам в обмен на право проехать поездом во Владивосток, чтобы затем вернуться на пароходе к себе на родину.