Корона скифа (сборник)
Шрифт:
— Зачем по-китайски? Мы теперь председатель артели «Вперед», наш коллектив вступил в соревнованию за перевыполнения плана изготовить стулья, зонтики, и собрать много утильсырье. И жонка у меня русская — Танюша, и сын у меня русский — Ванюша. Зачем — по-китайски?..
Да, а Гадалов-то, Пепеляев и многие другие на чужбине, поди, сильно скучают по своей малой родине и по большой? Ивану Васильевичу стало их очень жалко. Как же им без наших кедров и елей? Как им без быстрой глубоководной реки Томи? Без ночной ухи на берегу из только что пойманных окуней и ершей? Без нашей буйной черемухи по весне? И неизвестно, где и кто теперь пристроился. Уехали на Восток и — все.
Стал для души Смирнов птичками заниматься. Острагивал тоненько деревянные спицы и перекладинки. И из них сооружал без клея и гвоздей ловушки для птиц и садки. В комнате у него в прекрасных садках прыгали по жердочкам чечетки, щеглы, свистели и щебетали. В каждом садке были солонки с водой и коноплей. Кушайте, птички, это скрасит неволю! А в большой клетке, конструкцией напоминавшей княжеский терем, жил ученый скворец, который очень хорошо и на все лады произносил слово «курва». И так грассировал, так перекатывал букву «р», что иной аристократ позавидовал бы. Да где они теперь, эти аристократы? И кого ругал скворец — неизвестно. Впрочем, может, скворец был вещим и предвидел 1937 год?
В этом году всем жильцам города Томска было объявлено: жильцы должны обновить таблички с названиями улиц и номерами домов и обязательно вечерами включать лампочки для хорошего освещения номеров. Это улучшит доставку почты, облегчит работу пожарников, и прочих служб. Все — для блага человека! Все во имя человека! Это было написано в газетах. На самом деле начальник городского отдела НКВД Овчинников получил директиву арестовывать врагов народа максимально быстро и так, чтобы это не портило настроения широких масс трудящихся.
По ночам энкевеведисты шли, заглядывая в списки, быстро находили нужные дома, стучали, дескать, проверка документов. И ночные аресты, и обыски чаще всего проходили без шума и крика. Во тьме, в тишине вели арестованных до ближайшего домзака [33] конвоиры говорили шепотом, чтобы настроить и арестованных на мирную тишину. Тени мелькнут, тихо закроется дверь. В каждом районе были свои места заключения. Иван Васильевич жил в центре, он и попал в центральный подвал, неподалеку от бывшего Благородного собрания, в коем когда-то немало испил коньяков и шампанского.
33
Домзак — дом заключения, тюрьма.
На полу в тесно набитой камере Иван Васильевич увидел вождя местной комсомолии Спрингиса. Нос у него был разорван до глаза и сильно кровоточил. Активист Иван Торгашев написал про него в газете, будто он является тайным троцкистом.
— Признаете? — спросил Спрингиса следователь.
— Чушь! — ответил тот, — объявляю голодовку! — И его стали питать питательным раствором через нос с помощью трубки. Порвали ноздри. Через две недели он попросился к следователю:
— Хочу признаться!
И заявил:
— Меня вовлек в троцкистскую банду вражий агент Иван Торгашев.
Любитель писать в газеты немедленно оказался в том же подвале.
Смирнов на допросе сказал:
— Признаюсь!
— В чем?
— В чем скажешь, все подпишу…
Иван Иванович прекрасно понял, что время теперь другое, этой власти никто перечить не может. Если она говорит: «умри!» — надо умирать. Сопротивляться? Испытаешь понапрасну адские муки, и все равно убьют, так лучше уж умереть сразу. Вешать ведь не будут? А расстрел — что? Секунда! И все, потеряешь сознание, словно уснешь. Здешние ребята-специалисты, видно по всему, не промахнутся.
Начальник Овчинников был в те дни озабочен. Арестовали кучу народу, рассмотрели тучу дел, и почти все дела расстрельные. Ликвидировали на Каштачной горе партию из двадцати приговоренных. А шуму наделали! Оказалось, что выстрелы и крики уничтожаемых слышит весь город. У рожениц молоко пропало! И молва еще прибавляет ужасов. Провели срочное совещание с ликвидаторами. Из тюрьмы, что стоит на Каштаке ночью вывозили связанных врагов народа, а во рту у каждого врага был мяч. Чтобы, значит, не блажили. Расстреливали их прямо на телегах из револьверов в затылок. И один ухитрился вытолкнуть мяч изо рта и заблажил. Да и выстрелы все равно слышно. Тогда кто-то внес предложение не стрелять, а бить по затылку ломом. И этот метод испробовали и тоже — тяжело, не всегда одним ударом убьешь, опять криков не избежать. Овчинников приказал сидевших в подвалах в центре города на Каштачную гору не тащить. Пусть ликвидаторы придумают, как их прямо в подвалах ликвидировать, а уже потом тихо по ночам вывозить во рвы.
И придумали. В одной комнате стоял стол, и возле него — привинченный табурет был. Усаживали врага на табурет, читай, мол, протокол. Заходили сзади и стреляли из револьвера в затылок. И тут же хватали из стакана на столе пробку и затыкали дыру в голове, чтобы кровь не фонтанировала. Но все равно после каждого выстрела приходилась вытирать кровь и на полу, и на столе, а то и на стенах. Затем труп уволакивали в складское помещение, и приглашали, как в парикмахерской:
— Следующий!
Дошла очередь «подстригаться» Смирнову. Почувствовал как-то: убивать будут! Вспомнил тех, что уехали за границу. Вот Анатолий Николаевич Пепеляев… уехал! Молодец! И самому надо было бы… на что надеялся? Эх!..
Не знал он, что и генерала ожидала такая же судьба. Сразу после бегства из России в чужой стране Анатолий Николаевич Пепеляев затосковал. Объезжал все китайские города, где жили русские эмигранты. Встречался с офицерами, унтерами и солдатами, с подросшим молодняком. «На родину хотите?» Формировалась штурмовая бригада. Обучение шло в специальных воинских городках по полной программе.
Шло время и разведка доносила, что после продразверстки двадцатых годов российские крестьяне возненавидели Советы. Им только нужно помочь.
Перед ледоставом, когда уже больше не могло быть пароходов, отряды генерал-лейтенанта приплыли из Китая в порт Аян, тихое селение под городом Охотском. Отсюда с восточного берега Охотского моря освободители России должны были великим сибирским трактом двигаться на Якутск, обрастая добровольцами. И пойти на Красноярск. И может дальше — в родной Томск.
Аян. Тундра кругом, а сзади — лед, шторма. После трудного морского похода уснули солдаты и офицеры, только двое часовых стояли возле изб во тьме. Сон. И вдруг стук в дверь, и голос, как гром среди ясного неба: