Корона скифа

Климычев Борис

Затем ехал длинный поезд черно-золотых карет. Шли в процессии переодетые полицейские, агенты. Потом ехала двуколка, с которой разбрасывали еловые ветви. И получилось внушительное зрелище.

И в церкви, и на кладбище нищим подавали с необычайной щедростью. И Шершпинский плакал искренне и горько.

После многие его даже жалели. Вот, содержал дальнюю родственницу, а умерла, так такие пышные похороны закатил! Сердечный всё-таки человек!

Он многие меры принял. И в городской тюрьме, и в пересыльном замке всё почистили, покрасили, побелили. Бандитов и воров, которые могли, что-нибудь выболтать, поспешили отправить

по этапу, в другие города. Сисилию Ронне пришлось отпустить. А что делать? Пусть клевещет. Пусть брешет про тот случай в гостинице. Доказать что-либо трудно. А что забирали её, так по доносу, как иностранку. Проверяли.

Господин губернатор уже рассказывал этой комиссии о работе полицмейстера. О раскрытии заговора сепаратистов, о надзоре за бунтовщиками-поляками, и разными социалистами.

Хорошо бы сейчас дело какое-нибудь громкое организовать! Вот он, мол, полицмейстер! Действует! Чего же вам еще надо? Куда-то делся этот чертов Улаф Страленберг, как в воду канул. А так хорошо было бы сейчас его изловить. Иностранный шпион, из российской земли хочет богатства наши исконные извлечь. Поймать бы за руку! С поличным! Да где он, этот Улаф Страленберг? Шпики по всему городу мечутся, Шершпинский шпыняет их, требует. Но нет, не могут найти. Стеречь надо, стеречь дом Каминэров. Рано или поздно он туда придет. Там его, голубчика, и схватят.

Шершпинский в эти дни вспоминал шведского ученого так часто, что тому должно было икаться. Но Улаф Страленберг жил спокойно в доме у замечательного ученого Матвея Зонтага-Брука. Многочисленные работники дома были молчаливы. Жили они в подвальном этаже, о существовании которого в первые дни пребывания в гостях Улаф даже и не подозревал.

А там, под домом, были и жилые комнаты, и кухня, и многочисленные кладовые. Из того же подвала вел подземный ход. Однажды Зонтаг-Брук пригласил Улафа прогуляться по этому ходу. Он представлял собой широкий лиственничный сруб. Это был как бы такой широкий и длинный колодец, положенный горизонтально.

— Я хочу довести этот ход до самой окраины города. И расширить его потом таким образом, чтобы можно было проехать здесь на тройке лошадей. Представляете? Скачу я по Почтамтской, по Пескам, в нужный момент земля разверзается. Моя тройка влетает под землю, и земля вновь смыкается за мной! Каково?

— Каким же образом будет разверзаться и смыкаться земля? — удивился

Улаф.

— Очень просто! — отвечал Матвей Зонтаг-Брук, — придем домой, я покажу вам чертежи. Обыкновенная механика, поворотные камни, рычаги. Запускать механизм в дело сможет всего один служитель, простым поворотом рычага. Причем, сооружение будет располагать замаскированными зрительными трубами. Мой часовой всегда сможет видеть, кто именно приближается к подземному ходу. Врагу он не отопрёт!

— Но как вам в голову пришла такая смелая идея?

— Знаете, всё просто. В европейской части России города давно не знавали штурмов и осад. Многие столетия прошли. Разрушились крепости, обвалились и утрамбовались подземные ходы. Стерлась и сама па маять об этих ходах. А Томск сравнительно недавно еще отбивался от осад степняков. И растет, изменяется он не столь быстро, как города в центре России. Здесь сохранились многие старые подземные ходы.

А богатеи и теперь их строят. Почему не соединить подземным ходом две усадьбы? Можно будет зимой ходить в гости, не надевая

шубу и не обувая пимы. Да мало ли зачем подземный ход может понадобиться? К примеру, я имею счастье теперь беседовать с вами, благодаря небольшому подземному ходу, который мы подвели под стены тюрьмы. И я надеюсь, что мы с вами всё же найдем, при помощи другого поземного хода, заиленный колодец с его сокровищем.

Когда вернулись в дом, Зонтаг-Брук показал Улафу Страленбергу чертеж поворотного механизма. Улаф подивился остроумности решения проблемы.

— А вы не только археолог, но еще и талантливый механик! — воскликнул Улаф в восхищении. — И какой великолепный чертежник!

— Пустяки! — отозвался Зонтаг-Брук, — я раньше занимался гравировкой на металле, там, действительно, нужны глазомер и твердая рука. Теперь, увы, я вынужден от этого отказаться.

— Почему же?

— Глаза. Я быстро теряю зрение.

Был у одного местного волшебника. Давыдов, потомок знаменитого гусара, который громил Наполеона, и писал чудесные стихи. Этот Давыдов при помощи разных маятников и шаров, может читать волны мозга. Он определил у меня водянку мозга. Опухоль там, на зрительный нерв давит.

Да, я это и без маятников чувствую. Сначала перестал видеть левый глаз, теперь и правый начинает отказывать. Я последнее время читаю через сильнейшую лупу. Но не хмурьтесь, друг мой! Поверьте, я на это не обращаю внимания!

Да, Давыдов предупредил: сосуд закроется, и я умру. Что же? Умер мамонт, скелет которого мы с вами можем наблюдать в любое время. Мамонт был большим, а я маленький. И мой скелет будет совсем маленьким.

Но и мамонт, и я, мы, сыграем свою роль в этом мире, займем какую-то его клеточку. Станем звеном в цепи. Неважно, что мамонта убили, а я умру сам. И неважно, что он жевал траву, а я ел мясо. Мы станем землею. И кто скажет, зачем мы были?

Почему я имею большой мозг и маленькое тело? Какой-то сдвиг в плазме. Каприз природы, или наказание за грехи далеких или близких предков? Да и какая разница? Мамонт был, и я был! И мы оба устраивали свое бытие, как могли! Оба старались. Как говорится, per aspera ad astra. *

Улаф Страленберг и Зонтаг-Брук поднялись по лестнице наверх. Из комнаты с мамонтом винтовая лесенка вела в мезонин. Здесь были строенные окна, открывавшие вид на бескрайнее болото, с островками осинок и берез.

В этом мезонине у Зонтага-Брука была картинная галерея. Картин было пока всего две. Это, собственно, были портреты. На одном из них был изображен Зонтаг-Брук. Он изображен был возле своего дома, на фоне тенистого парка и голубого озера. Дом был похож, каждая ставенка, и каждое бревно нашли здесь свое отражение. Но дом смотрелся красивее, праздничнее, а главное, в действительности пейзаж вокруг него был совершенно иной.

И сам Зонтаг-Брук очень похож, но у него было не тело карлика, а тело молодого стройного юноши. И это не казалось странным. Новое тело Зонтагу-Бруку очень шло. Удивительно, как художник сумел добиться полнейшего сходства с оригиналом, хотя многое домыслил.

Со второго портрета смотрел Улаф Страленберг. Он был закован в рыцарские латы. Подобные латы носили в те времена, когда предок Улафа, Иоганн Филипп фон Страленберг воевал в армии короля Карла Двенадцатого. За плечами Улафа были Алтайские горы, а в руках он держал корону короля скифов, камни которой рдели, как закат.