Корона скифа
Шрифт:
— Но я таких опытов никогда не ставил, даже не представляю, как это сделать, это же особая статья! — попробовал его отговорить Дмитрий Павлович. Всё было напрасно!
— В счет оплаты за проживание. Сведете мне волос, и живите здесь хоть сто лет бесплатно!
— Да вы упрямец! — усмехнулся Давыдов, — такое упорство похвально, если бы вы нашли ему иное применение!
— Поймите же, Дмитрий Павлович, это вопрос жизни и смерти!
Давыдов и сам был человеком эмоциональным, он тоже увлекался не раз
какой-либо идеей,
Поэтому Дмитрий Павлович пообещал безутешному влюбленному подумать о способе сведения волос.
Горин стал приходить к нему каждое утро, и каждый вечер, спрашивая:
— Ну что?
И однажды Давыдов сказал:
— Я прочитал всё, что по этому вопросу написано и в старых манускриптах, и в новых журналах. Сведений нашлось не так уж и много. За успех не могу поручиться, но попробовать можно.
Дмитрий Павлович Давыдов сварил густой настой из красного вина и толченых скорлупок кедровых и грецких орехов.
В назначенный день голову Асинкрита обмотали полотенцами, густо смазанными колдовским варевом. Не видно было ни щек, ни глаз.
Асинкрит полулежал в плетеном кресле-качалке, а Давыдов воздействовал на него излучением двух огромных магнитов.
Печь протопилась, но вьюшка была не закрыта, и в ней кто-то страшно подвывал.
В конце сеанса целитель хотел снять повязку, но Асинкрит замотал головой. Он прогнусавил сквозь тряпки, что будет спать с повязкой, чтобы целебная мазь лучше подействовала.
Утром Асинкрит снял повязку и, волнуясь и дрожа, подошел к зеркалу. Волосы были на лице, на своем месте, они только приобрели темно-коричневый цвет с синеватым оттенком. Теперь Асинкрит выглядел просто ужасно!
Асинкрит Горин дико взвыл и побежал к редактору
" Золотого руна", дабы вылить желчь свою, и тоску. Но Давыдова не оказалось дома.
Как раненый зверь, метался Асинкрит по всем закоулкам большого дома, выл и стонал.
Граф Разумовский, как мог, успокаивал его:
— Не сотвори себе кумира! Это не я говорю, это заповедь пророка Моисея. А ты сотворил, и стенаешь теперь. И опять же в библии сказано: " Недостоин, развязать ремень у сапог его". Ты хочешь, чтобы Савла превратили в Павла!* Подумал бы ты и о том, что псу живому лучше, нежели мертвому льву. Это тоже библия изрекает!
— Мало бы, что она там изрекает! Это Дмитрий Павлович неправильно составил рецепт!
— На священное писание пенять негоже, это всегда себе дороже.
Асинкрит замотал головой, выбежал на крыльцо, там стал ждать Давыдова.
Через какое-то время встревоженный граф Разумовский вышел за ним:
— Ты, Асинкрит, не дитя малое, после простуды великой, ты вновь остужаешься. Весенняя погода обманчива.
Давыдов пришел поздно, он был не в духе, на все претензии Асинкрита, ответил кратко:
— Дорогой мой, я же не обещал вам обязательный успех.
Волосатый дворянин поднялся к себе наверх, и долго было слышно, как в мезонине скрипели половицы.
Утром весь дом потряс отчаянный вопль. Казалось, убивают кого-то. Проснулся Разумовский, проснулся и Давыдов, прибежали люди из дворни Разумовского. Кое-как разобрались, что крики доносятся из мезонина. Собрались туда идти, как вдруг по лесенке скатился человек. Его никто не знал, но он был в халате Асинкрита.
— Ах, ты разбойник! Говори, что же ты сделал с несчастным дворянином и хозяином сего дома Гориным? Говори, не то распотрошу тебя, как курицу!
— Я ничего с ним не сделал! Это не я сделал, это вот он, Дмитрий Павлович, сделал! — заговорил вдруг незнакомец голосом Асинкрита.
— Что такое? Ты еще и голоса подделываешь? — громогласно заорал граф Разумовский! Да я тебя — на виселицу!
— Да это же я, Асинкрит! — заныл незнакомец плачущим голосом. — Он меня уничтожил! У меня все волосы выпали! Все! Понимаете? И на лице и на голове! Я же был кудрявым, а теперь — что?
Давыдов уже понял, что незнакомец это и есть сам Асинкрит. Это было ужасно. Лишившись растительности на лице и на голове, он совершенно преобразился. Лицо его оказалось заостренным, как у лисички, голова была вытянута тыковкой. Без волос на лице, он смотрелся как паяц с лубочной картинки.
— М-да-а! — протянул граф Разумовский, — воистину — шёл в комнату, попал в другую!
— Всё пропало, всё! — стонал Асинкрит Горин, — как я теперь Верочке на глаза покажусь?
— Но она ведь вас и в прежнем вашем облике не жаловала! — сказал Давыдов, — и кто знает, может, ваш новый облик ей придется по душе?
— Да, по душе! Мне теперь самому на себя смотреть противно.
— Не надо отчаиваться, — урезонил его Дмитрий Павлович, — возможно волосы еще отрастут. Я подумаю, как помочь этому.
Но в принципе, что такое есть красота? Вот вам нравится Верочка. А что именно в ней нравится? Милый носик? Но кто сказал, что отросток, с двумя отверстиями для выделения слизи, это и есть красота? Волосы? Но ведь это просто шерсть, из которой можно скатать, если хотите, валенки! Так и всё остальное в ней. Красоту в данном случае создает ваша мошонка, и всё, что с ней связано. Спросите любого скопца насчет Верочки, никто из них ею не восхитится. Они отрезали и выбросили свое восхищение.
— Вы… вы… вульгарный материалист! — вскричал Асинкрит.
— Ну, какой же я материалист, если интересуюсь теологией, и даже сочиняю стихи! Вам надо успокоиться, в конце концов, всё образуется.
Горин ходил по дому, как неприкаянный, вздымал глаза к потолку, вздыхал.
Граф Разумовский, видя его смятение, рассуждал как бы сам с собой:
— Люди не хотят быть совершенными. Цепляются за власть, за золото до конца дней своих. С собой ничего не унести. Лучше бы дружили с музами, с облаком в небе, с цветком в поле.