Корона жигана
Шрифт:
— Продолжай!
— Мы вот тут думаем… Наколку давать много ума не надобно. Вон сколько на улице шкетов драных бегает, они за гривенник любой расклад дадут! Все богатые хаты у них на счету. А вот чтобы к ней подобраться да места отыскать, куда хозяева капусту с брюликами припрятали, здесь особое чутье нужно. Ты максы не криви, Кирьян, — проговорил Лапоть, — не от себя речь толкаю, от всего мира…
— Интересно… Продолжай.
— Говорю же, покумекали мы прежде. Той доли, что ты требуешь, дать не можем. Одно дело, если бы ты вместе с нами фомкой ковырялся… тогда иной расклад! Аты все с марой
Курахин вновь улыбнулся.
— А денег-то хоть много взяли? — беспечно поинтересовался он.
Лапоть явно медлил — а следует ли прогибаться? И нехотя вытащил из-под стола брезентовый мешок.
— Глянь!
На белую скатерть, шурша, просыпались золотые цепочки, браслеты, украшенные изумрудами, кулоны, серьги, кольца с бриллиантами.
— Много, — сдержанно согласился Кирьян. — Знаешь, Лапоть, есть в твоих словах правда. Все мы, жиганы, по правде должны жить, за то нас и называют идейными. Вы зубы рвете, а я на ваших харчах поживаю, — в голосе Кирьяна прозвучало раскаяние. — Лишь долю свою требую.
Лапоть, приободрившись, продолжал:
— Мы ведь тоже хотим форс держать, иметь полные карманы и барышень по кабакам водить. Не все же тебе одному, — задорно проговорил Лапоть, подмигнув смутившейся Дарье. — Вот в прошлый раз мы железнодорожные кассы взяли, а ты половину башлей себе забрал. Думаешь, нам не обидно было?
Курахин продолжал добродушно улыбаться, похоже, что эта сцена его забавляла. На лицах присутствующих жиганов появились недобрые ухмылки. Лишь Евстигней с вытаращенными от ужаса глазами наблюдал за происходящим. Дверь была рядом, он не раз порывался покинуть комнату, но очень боялся, что петли скрипнут и внимание жиганов переключится на него.
Кирьян беспомощно поднял руки.
— Опять твоя правда, Лапоть. Режешь правду-матку, как большевик! Тебе бы с большой трибуны выступать, народ к мировой революции звать, а ты среди жиганов отираешься. И не обидно ли? — добродушно спросил Кирьян. — Может быть, карьерой своей займешься? Глядишь, и корешам своим поможешь по старой дружбе.
— Юродствуешь, Кирьян, — горько заметил Лапоть, — а у нас ведь с тобой серьезный базар выходит.
— Вижу, вижу… Так какую же вы мне долю определили? — спросил Кирьян.
На краю стола лежала небрежно собранная колода карт. Кирьян с видимым безразличием поднял ее, аккуратно выровнял края и тщательно перемешал.
— Тяни, — предложил он Дарье. Девушка, скрывая неловкость, вытянула карту. — Не показывай, — строго предупредил жиган. — А теперь клади в колоду… Так. Вот сюда… — Он вновь тщательно перетасовал карты, а потом выдернул одну: — Твоя?
— Да.
— Хм… Пиковый туз… Будем считать, что он к удаче. — И небрежно бросил колоду на стол. Карты рассыпались аккуратным веером.
— Ты спрашиваешь, какую долю мы тебе выделяем? — спросил Лапоть, скривившись. — Негоже, конечно, тебя обижать, понимание мы тоже имеем. — Он порылся в драгоценностях и взял небольшую серебряную брошь с двумя сапфирами: — Вот, возьми, своей барышне подарок сделаешь. Пускай на платье нацепит.
— А камешки хороши, — довольно качнул головой Кирьян, — особенно вот этот. — Цвет-то какой… темно-синий! Тебе нравится? —
Лапоть выглядел малость озадаченным. Такого поворота он не ожидал. Жиган приготовился к долгой перепалке с Кирьяном, для чего заручился поддержкой трех приятелей, но всемогущий пахан сдался неожиданно быстро.
Лапоть бросил короткий взгляд на своих подельников, которые теперь смотрели на него с заметным уважением и уже видели в кореше будущего пахана.
А что Кирьян?
Каждый из присутствующих осознавал, что после сдачи позиций падение Кирьяна будет стремительным, остановить его способно разве что чудо. Шаг за шагом он будет опускаться все ниже, пока не упрется в самое дно.
Победителю следовало оставаться великодушным, таковы правила игры.
— Ладно, — махнул Лапоть рукой, — чего ворошить, дело уже забылось.
— Нет, ты все-таки скажи, — мягко, но очень требовательно настаивал Кирьян.
Лапоть вновь посмотрел на ухмыляющихся приятелей, в глазах которых отчетливо рассмотрел приговор Кирьяну. Каждый из них уже готов был наступить упавшему пахану на горло, и они недоумевали, отчего Лапоть не добьет Кирьяна сейчас.
Его час прошел!
Неожиданно Лапоть испытал самый настоящий страх, осознав, если он не опрокинет Кирьяна сегодня, то завтра могут растоптать его самого.
На столе в граненых стаканах мутнела самогонка, на фарфоровой тарелке лежали куски сала. Года три назад кто-то преподнес малинщику красивый китайский сервиз в качестве платы за гостеприимство. Но уже скоро сервиз был расколочен в одной шумной пьянке с грандиозным мордобоем. И как напоминание о былом побоище от сервиза осталась всего лишь одна тарелка.
Лапоть взял ломоть сала, положил его на кусок хлеба и с аппетитом стал жевать.
Еще неделю назад Лапоть слушал бы Кирьяна открыв рот и угостился бы лишь тогда, когда главарь выговорится сполна. А тут даже не смотрит в его сторону, знай себе жует перченое сальце, как будто не с паханом разговаривает, а со шпанкой перетирает. Ослабел Кирьян: случись что-нибудь подобное месяц назад, так он всадил бы отступнику тесак в горло по самую ручку, не вставая со стула.
Вот что баба с мужиком-то делает!
— Мы тут покумекали меж собой, — веско продолжал Лапоть, заручившись молчаливой поддержкой корешей. Челюсти жигана усердно работали. — Ты нам должен четыре «лимона», но ради нашей с тобой дружбы… мы согласны на три.
Лапоть проглотил наконец кусок сала и запил его самогонкой, отдающей крепким сивушным душком.
Кирьян надолго призадумался, потом поднял голову и сказал:
— Ну, если вы все так решили… Что поделаешь, судьба! Деваться мне некуда… Вы уж извините, жиганы, может, я в чем-то не прав был, обидел кого. Просто жизнь у нас такая гнилая. Куда ни посмотришь, паскудство одно!