Коронатор (Делатель королей) (другая редакция)

Вилар Симона

Король, в сером плаще с капюшоном, легко выступал впереди, и лицо его светилось радостью и умиротворением. Сейчас он был полностью погружен в мысли о своем благочестивом паломничестве ко гробу великого английского святого. Этот монарх, тяготившийся знаками монаршего достоинства, сейчас, шествуя с посохом паломника в руке, чувствовал себя на вершине блаженства. Дважды ему приходилось останавливаться, принимая прошения от горожан, и каждый раз принцесса замечала выражение досады на его лице. «Господь допустил ошибку, сотворив этого человека монархом, – думала Анна. – Забота о королевстве, многочисленные обязанности венценосца только раздражают его. Будь его воля и не женись

он в свое время на честолюбивой и решительной Маргарите Анжуйской, он без промедления отрекся бы от престола в чью угодно пользу и, как святой Франциск, подался бы в леса, чтобы проповедовать птицам».

Когда они добрались до Саутворка, короля окружила вопящая толпа калек и нищих, а он внезапно опустился перед ними на колени и стал умолять их помолиться за грешного монарха. Те, видимо, потеряв надежду на щедрую милостыню, растерялись и, заметив стоявшую поодаль принцессу Уэльскую, направились к ней. Анна раздавала фартинги и гроты [46] , думая о том, что если так будет продолжаться и дальше, то они до темна не покинут столицу.

Дело поправил лорд Лэтимер. Он что-то сказал охранникам, и те, потеснив нищих, взяли короля под руки и подвели к спокойному жеребцу в богатом убранстве. Король подчинился, но, едва сев в седло, тут же стал искать глазами Анну.

46

Фартинги и гроты – английские мелкие монеты.

– Вы должны находиться все время рядом со мной, принцесса, – потребовал он, и Анна поняла, что, несмотря на странности поведения, король не забывает о ее прегрешении.

Весь остаток дня они медленно двигались ровным шагом, который вовсе не походил на тот легкий галоп, который был принят у конных паломников в Кентербери и получил в честь этого города название «кантер». Король, двигавшийся во главе кортежа, сам задавал темп. Несколько раз он делал остановки, дабы помолиться в придорожной часовне или преклонить колена у каменного распятия на перекрестке. Молился он по обыкновению долго, так что дружинники и прислуга успевали перекусить и поболтать. Анну же король все время держал подле себя. Они вместе опускались в пыль у крестов или на каменные плиты часовен, и временами девушка замечала, что Генрих не столько молится, сколько наблюдает за ней, и это было столь необычно, что Анна терялась, забывала заученные латинские фразы, и тогда король негромко поправлял ее.

Сейчас он казался совершенно в здравом уме, и однажды, когда она уже сидела в седле, он, взяв ее иноходца за узду, сказал:

– Вы кажетесь утомленной и измученной, дитя мое.

– Я устала, ваше величество. И проголодалась.

Глядя на нее, Генрих печально улыбнулся, отчего его бледный, как слоновая кость, лоб пересекли глубокие морщины.

– Никого еще не погубила умеренность в пище в дни поста, да к тому же во время паломничества. Что же касается усталости, то в этом виноваты только вы сами.

Он отпустил повод коня, тот шарахнулся было в сторону, и Анне пришлось с силой натянуть поводья, чтобы сдержать его.

– Государь! Выслушайте меня по крайней мере!..

Король неторопливо сел в седло.

– Зачем? Подробности мне не интересны. Так же, как и явная ложь. Ведь я видел вас, когда вы пробирались утром к себе, и лицо ваше говорило яснее всяких слов.

– Почему же тогда вы так милосердны ко мне? Ведь вы убеждены в моей порочности.

Лицо короля омрачилось.

– Я уже сказал – из-за сына. К тому же в Писании Спаситель

говорит: «Тот из вас, кто без греха, пусть первым бросит в нее камень». Может ли такой грешник, как я, судить тебя? Однако, – добавил он строже, и глаза его сверкнули, – если существует кара небесная, ты заслуживаешь ее в полной мере, и она не минует тебя.

Больше Анна не пыталась говорить с королем. Было очевидно, что он принял решение все сохранить в тайне, но не скажет ли он об этом ее отцу? При мысли об Уорвике ей становилось нехорошо. Она боялась его гнева и надеялась лишь на то, что оправданием ей послужит весть о предательстве Кларенса. Но что предпринять дальше? Теперь к любому ее решению Генрих отнесется с подозрением. С одной стороны, он весьма проницателен, с другой же – не следовало лишний раз раздражать его. Джордж Кларенс сделал верный ход, натравив на нее безумного монарха!

Под вечер Анне стало совсем скверно. Они по-прежнему двигались медленно, и, тем не менее, она чувствовала себя совершенно разбитой, глаза щипало, кружилась голова.

Они все еще ехали вдоль южного берега Темзы, где не было ничего примечательного. И лишь раз, когда на противоположном берегу показалась колоколенка церкви селения Грейс-Таррок, Анна оживилась. Именно отсюда год назад она покидала Англию, уплывая навстречу штормам, что едва не стоило ей жизни, но вслед за этим она познала упоительное счастье…

Небо было светлым, затянутым легкими перистыми облаками, в воздухе звенели птичьи трели, остро пахло мокрой травой и набухающими почками. На обочинах дорог попадались истощенные, оборванные мужчины, женщины и дети, неимоверно грязные, с изможденными, по-волчьи мрачными лицами. Иной раз к кортежу приближались скопища нищих, и тогда солдаты принимались древками копий разгонять их – полумертвых от голода, но все еще осмеливавшихся просить милостыню. В такие минуты Анна терялась и вопросительно смотрела на короля, ожидая, что тот заступится за несчастных. Но Генрих после их разговора, казалось, пребывал в мистическом трансе. Его взгляд был устремлен куда-то между ушей коня, он почти машинально перебирал поводья.

На поворотах Анна оглядывалась на дормез с придворными дамами. Его швыряло и дергало на дорожных ухабах, но обычно в эти раззолоченные неуклюжие кареты набивали столько ковров и мягких тюфяков, что за здоровье фрейлин можно было не опасаться. Рядом с окошком дормеза ехал здоровенный рыжий гвардеец в начищенной до блеска кирасе, о чем-то весело переговариваясь с хорошенькой Бланш. Фрейлина смеялась, жуя пирожок, и Анна вдруг почувствовала, что от голода у нее сводит желудок.

Лишь поздним вечером, когда совсем стемнело, они сделали остановку в женском доминиканском монастыре близ Норфлита. Анна была так утомлена, что едва сошла с коня. Все тело болело, движения были замедленными, глаза воспалились. Двое суток без сна и день в дороге дались ей тяжело. Но тем не менее, она отстояла с королем вечернюю службу, равнодушно исповедалась приходскому священнику, едва не задремав, пока тот отпускал ей грехи, и, отказавшись от ужина, поднялась в отведенную ей келью.

Здесь ей все же удалось взять себя в руки. Вызвав Бланш Уэд, Анна велела принести письменные принадлежности и пергамент. Откладывать письмо к отцу не было ни малейшей возможности. Слишком измученная, чтобы обдумывать каждое слово, Анна написала все как есть, за одним исключением – не стала упоминать имени Филипа Майсгрейва, прибавив, что подробности отец узнает при встрече. В приписке она сообщала, что по желанию короля сейчас находится на пути в Кентербери.

Перечитав и запечатав послание, она кликнула фрейлину.