Коронный разряд

Ильин Владимир Алексеевич

— Нет!!!

И ленты серо-желтой взвеси вонзились в глаза и нос пытающегося подняться Шуйского.

Дикий крик раненного зверя перекричал рев двигателей и завывание воздуха, вновь прорвавшегося в салон, пока очередной поток песка не перекрыл ему возможность дышать.

— Ника, не надо! — Дернулся я и завалился от резкой боли на край ближайшего кресла. — Отпусти, не трогай! Он должен жить, пожалуйста.

С удивлением отмечая, как вместе с просьбой и дыханием вырываются капельки крови, а каждое новое слово слышится тише.

— По-почему? —

Раздался недоуменный вопрос.

Я посмотрел на князя, от боли и невозможности дышать бьющегося в судорогах и раздирающего ногтями настил пола.

— Артем меня не простит, — просительно произнес я. — Пожалуйста.

И взбесившийся песок перестал терзать старого и глупого Шуйского.

— Максим, — прозвучал безжизненно ее голос. — Ты умираешь. А я больше не могу держать самолет.

Тон был спокойным и констатирующим.

— Тогда иди сюда, — махнул я рукой, и все-таки завалился спиной на пол из-за сильной, агонизирующей дрожи корпуса самолета.

Ну хоть не до конца упал — вышло, что вроде сижу… Хотя, если б не часть кресла, то улегся бы всем телом. Нет сил — этот холод внизу будто съел их все, оставив совсем немного, чтобы говорить и удивляться собственной небрежности.

— Я тут, — присела Ника тихо рядом, приобнимая за плечо.

Посмотрел на нее, глядя на переживающее за меня милое лицо. И все это — на фоне огромных прорех, за которыми видно расходящееся в стороны грозовые тучи… Вон, даже синева проглядывает — совсем скоро, и будет солнечно.

— У тебя же есть план? — Строго спросила она, до боли сжав мне плечо.

— Подтащи сюда этого старого дурака, — попросил я ее слабеющим голосом.

К счастью, Ника не стала спорить, и за правую ногу подтянула князя Шуйского к нам поближе.

Самолет уже откровенно мотало, раскачивая из стороны в сторону, а авиационный металл стонал протяжной нотой, предупреждая о скорой гибели.

— А теперь попробуй почувствовать ту пуговицу внутри себя.

— Ты охренел?! — Больно стукнула она меня по плечу.

— После чего напитай силой, — обессиленно продолжил я.

— Так оно же не волшебное, — недоуменно произнесла Ника.

— Кто тебе сказал? — Подмигнул я ей через силу.

— Ты! — Задышала она гневно.

— Я такого не говорил… — Закашлялся я, сгибаясь.

Холод охватил гибельным онемением уже обе ноги и поднимался к правой руке. Досадно.

— Просто делай.

— Уже делаю, — запыхтела она возмущенно, но тут же примолкла.

Хотя в этом реве ветра, сотрясающем и разрушающем самолет…

— Держи меня за руку.

— Держу.

— И старика за ногу. Пожалуйста…

— Ладно…

Миг, когда у нее получилось, остался за плотно закрытыми глазами. Тело дернуло куда-то вверх, и в ту же секунду обрезало все звуки, до того гремевшие в ушах.

С трудом открыл глаза, но кроме обивки кресла, в которую было уперто лицо, ничего так и не увидел. Но наверняка

знал, что часть самолета, Ника, князь и я сейчас внутри сетчатой конструкции, вырвавшей участок салона с нами внутри и медленно опускающей всех нас на землю. Получилось.

— Что под нами? — Не узнал я свой голос в безжизненном хрипе.

— Лес. Нет, парк! — Произнесла Ника через десяток секунд. — Пруд! Поляны! Мы падаем! Только бы не на верхушки деревьев!

— Хорошо. — Вновь закрыл я глаза.

Хотел повести правым плечом, но ощутил, что уже его не чувствую. Холод поднялся уже к шее, царапая холодком гортань.

— Максим, ты как? Максим?! — Осторожно потрясли меня, поворачивая к себе.

— У вас все будет хорошо, — заверил я ее, открыв очи и строго посмотрел в ее. — Я все запланировал. У Артема. У тебя. У Федора и семьи.

— А у тебя?!

— Ошибки планирования, — с неохотой подытожил я итог своей жизни и закрыл глаза.

Неведомо сколько времени прошло, и было ли время в этом месте, но надо отметить, что ощущение расплава, планомерно вливающегося в вены, бодрит. Такое бывает, когда лихо опрокидываешь кружку с водой, а та оказывается с крутым кипятком — и в то краткое мгновение между осознанием своей ошибки и воплем, он прокатывается вниз, ошарашивая организм яркой волной, пробуждая все резервы и усиливая желание жить.

Только сейчас горел не пищевод, а все тело: от болезненного покалывания в кончиках пальцев до раскаленного столба, в который превратилась спина, выгибаясь вверх и поднимая лежащее на ней тело. А вот кричать не получалось — вместо этого выходил тихий стон пересохшего горла.

Кое-как продрав глаза, я поднял веки. В первый миг показалось, что в зените надо мной — палящее солнце, прожигающее меня насквозь. Но после неудачной попытки пошевелиться, выступили странные детали, которые никак не могли принадлежать обычному светилу в небесах. На самой периферии зрения — там, где яркий свет слегка приглушался и давал синему небу шанс отвоевать немного пространства от окружающей белизны, плыла в сиянии, закручиваясь по часовой стрелке, золотистая пыльца. Словно тополиный пух, разлетающийся в небе по весне, она то поднималась ввысь, то медленно кружила по спирали к моему телу. И в местах, где касалась кожи, чувствовалось легкое, но уже приятное жжение. Обжигающий жар отступал, сменившись приятным горячеватым теплом…

Сложнее всего в этом ярком свете было заметить силуэт лица. Он был прямо в центре сияния, но не прятал от него в своей тени, а словно бы даже усиливал — смотреть было обжигающе больно. Но когда я все же всмотрелся в него и узнал, то — приятно.

— Ты опять мне снишься.

— Все, — устало отвалилась Ника в сторону.

А направленный на меня жар в тот же миг разлетелся пыльцой, которую подхватил порыв ветра, унося в сторону.

— Что значит «все»? — Возмутился я. — В прошлый раз молоком с медом поили!