Коронованная распутница

Арсеньева Елена

А вот, кстати, о престоле… Катерина нахмурилась, вспоминая сон, который нынче ночью видела.

Снился ей Петр – не Сапега, понятное дело, а супруг покойный Петр Алексеевич, только одет он был почему-то не в свой любимый голландский кафтан и треуголку, а в тогу с тяжелыми складками, подобную тем, что носили римские императоры. Черные, подернутые сединой волосы его были увенчаны лавровым венком. Он с улыбкой взял Катерину за руку. В его улыбке была искренняя радость, нежная любовь – то, что она давным-давно не видела в этих глазах, подернутых ледком презрения, отчуждения и порою даже ненависти. А сейчас Петр смотрел с той же всепоглощающей страстью, как в первые, лучшие годы их любви. Катерина радостно протянула ему руку, почувствовала его крепкое пожатие – и вдруг ощутила, что ноги ее оторвались от земли. Она испугалась было, но Петр был рядом, он радостно улыбался, и Катерина перестала бояться.

Облака, которые клубились вокруг, были прекрасны! Катерина не могла оторвать от них глаз. Наконец она вспомнила об оставленной земле и поглядела вниз.

Внизу, в просветах между облаками, она рассмотрела двух своих дочерей, Анну и Елисавет. Сестры-принцессы были окружены огромной толпой народа. Люди бранились, ссорились, что-то выкрикивали и, такое впечатление, готовы были вот-вот схватиться врукопашную.

– Примиритесь! Не ссорьтесь! – закричала Катерина, пытаясь остановить их, и – проснулась.

Сон! Это был сон!

Ну и что?

С некоторых пор (понятно, с каких!) Катерина относилась к снам очень почтительно. По счастью, с тех приснопамятных времен вещие сны ее больше не осеняли. Но этот был именно вещим, она не сомневалась. И очень просто разгадать, что именно он предвещал. Пожалуй, что смерть – ее, императрицы Екатерины Алексеевны, смерть. Муж-то ее давно уже вознесся к облакам. И вот теперь явился за женой, которая, можно сказать, приложила руку к его смерти!

Нет, конечно, не прямо. Она не подлила ему злого зелья, не ударила ножом. Но он так и не оправился от того удара, который осенью 1724 года (это что, почти три года с тех пор прошло? Как время-то летит, а?!) нанесли ему любимая жена и человек, чье имя для русского царя всегда было роковым.

После этого она очень изменила свое отношение к мужчинам. Блондинов Катерина терпеть не могла с тех самых пор, как увидела отсеченную голову Виллима, схваченную за светлые кудри, которые она так часто перебирала и целовала.

Даже белобрысый швед Рейнгольд Лёвенвольде всходил на ложе императрицы исключительно в вороном парике!

Итак, сон…

Если она умрет, то что же будет с престолом? Кому он достанется? И не означают ли ссоры да свары, которые приснились ей, то, что после ее смерти настанет в стране смута?

Петр, Елисавет, Анна… Кто из них станет наследником трона?

А, чепуха! Стоит ли об этом думать, когда она, Катерина, еще вполне жива и здорова? Будет день, будет и пища. В ее жизни всегда все устраивалось само собой – небось устроится как-нибудь и после смерти! А сейчас она прикажет принести себе кое-чего вкусного. Да что такое дела и заботы против любимого лакомства? Чушь и ничего больше! Надо жить, пока живется!

– Аннушка! – крикнула она весело. – Фрейлина Крамер! Принеси-ка мне токайского с баранками.

Приотворилась дверь, и в комнату бесшумно скользнула невысокая, бледная женщина средних лет со светлыми, гладко причесанными волосами. Ее лицо было тронуто морщинами и казалось еще более бесцветно, а голубые глаза поблекли.

– Извольте, ваше величество, – сказала она ласково, подавая поднос.

* * *

Императрица Екатерина Алексеевна I умерла спустя несколько дней. Случилось это 6 мая 1727 года. В заключении главного врача Блюментроста, представленном им Верховному тайному совету, о причинах сей отнюдь не внезапной смерти было сказано следующее: «Фебра (лихорадка) приключилась, и повреждение в легком быть надлежало, и мнение дало, что в легком имеет быть фомика (нарыв, язва), которая за четыре дня до смерти ее величества явно сказалась… И от той фомики с великим покоем преставилась».

Фебра, фомика… ну что мог понимать доктор Блюментрост, который на своем веку переморил столько бедолаг, что иному палачу не снилось? О таких случаях в народе говорят: «Пить надо меньше!» С другой стороны, можно себе представить, что сталось бы с Блюментростом, напиши он в своем медицинском заключении именно вот это. Не сносил бы головы! А с третьей стороны, сколько народу бы тогда в живых осталось…

Царствовала Екатерина Алексеевна два года. А сон ее и впрямь оказался вещим: только после долгих споров партия Меншикова одержала верх над сторонниками царевен Анны и Елисавет, и русский престол был передан внуку Петра I, царевичу Петру Алексеевичу. А еще спустя два года в России воцарилась не кто иная, как Толстая Нан, герцогиня Курляндская Анна Иоанновна. Все же правильно сделала Катерина, что не стала держать против нее пари!

Эпилог

Спустя лет этак пятьдесят после описываемых событий княгиня Екатерина Романовна Дашкова, назначенная главой Российской академии наук, просматривала счета, представленные академическим казначеем.

Счета были точны, все в них сходилось цифра в цифру, однако очень удивила Екатерину Романовну сумма, потраченная на приобретение невероятного количества спирта.

После строгих расспросов выяснилось вот что. Купленный спирт предназначался вовсе не для питья, а смены раствора в больших стеклянных сосудах, в коих содержались две головы – мужская и женская, хранимые более полувека в подвале, в особом сундуке, ключ от которого и продемонстрировал почтенный хранитель этих довольно сомнительных раритетов.

Княгиня велела показать ей загадочные банки и рассказать, чьи там лежат головы.

Дашкова не замедлила сообщить о находке императрице Екатерине Алексеевне. Головы доставили в царские апартаменты, где в присутствии доверенных придворных их долго рассматривали и весьма удивлялись следам сохранившейся красоты.

– Кто же эти несчастные? – спросила императрица.

– Имен людей, которым когда-то принадлежали головы, служитель не знал, – ответила Дашкова. – Но от одного из своих предшественников слышал, будто при государе Петре Первом жила необыкновенная красавица, которую как царь увидел, так тотчас и повелел обезглавить. Голову поместили в спирт в Кунсткамере, дабы все и во все времена могли видеть, какие красавицы родятся на Руси. Обладателем мужской головы, по словам хранителя, был некий кавалер, пытавшийся спасти царевича Алексея от царского гнева и чрез свою верность казненный на плахе.

– Ах, позвольте сообщить вашему величеству, что все это совершенно иначе, – раздался в это мгновение голос, такой сухой и тихий, словно принадлежал он вовсе бестелесному существу.

Все оглянулись и увидали бледную, согбенную и сухую старушонку. Это была живая реликвия прошлых времен: одна из фрейлин, которые служили не только государыне Елизавете Петровне, но и самому Петру Первому. По слухам, после смерти государыни Екатерины Алексеевны Первой была она определена к великой княжне Наталье Алексеевне, дочери несчастного царевича Алексея, сестре недолговечного императора Петра Второго, и ходила за ней… После смерти великой княжны была при дворах и Анны Иоанновны, и Анны Леопольдовны. Она всегда обитала в закоулках дворца, и, хотя пользы от нее никакой не было, все же ей выделялись деньги на пропитание как служившей фрейлине. Впрочем, порой казалось, будто она питается лишь воздухом, до того была бестелесна. Все-таки годков ей было, конечно, уже далеко за восемьдесят. Станешь небось бестелесной от такой долгой-предолгой жизни! Двигалась она совершенно бесшумно, лишь порой шелестела платьем, как змейка шуршит в траве.