Коронованный рыцарь
Шрифт:
Иван Павлович Кутайсов исполнил свое слово и через несколько дней после свидания с ним графа Свенторжецкого, последний был назначен в распоряжение князя Куракина, с значительным по тому времени окладом содержания и с обязанностью исполнять поручения по делам мальтийского ордена.
Не прошло после этого и месяца, как граф был представлен императору и получил придворное звание камер-юнкера.
Этим он обязан был совокупным усилиям Кутайсова и аббата Грубера.
Оба они успели заинтересовать Павла Петровича в личности графа Казимира, отпрыска будто бы знаменитой польской фамилии, всегда бывшей в польском государстве на стороне короля.
Они представили его, как сына набожного отца, отдавшего все свое состояние монастырям и завещавшего сыну лишь доброе имя и меч.
— Чем же он жил до сих пор? — спросил государь.
— Он, по завещанию его родителя, пансионер общества Иисуса, — отвечал аббат Грубер.
— Почему же он не в мальтийском ордене?
— Он новициат, ваше величество… Но обет безбрачия… был бы тяжел… для него… для его пылкого темперамента… — потупив глаза, отвечал аббат.
— Я вообще нахожу, что обет безбрачия далеко не самое нравственное учреждение в мальтийском ордене… Блюдящий святость домашнего очага столь же, если не более, достоин уважения, чем извращающий свою природу, даже противно воле Божией… Еще при создании мира Господь сказал: «Скучно быть человеку одному, сотворим ему помощницу, подобную ему…» Что вы скажете на это, аббат?
Государь окинул Грубера быстрым взглядом.
— Оженившийся добро творит, неоженившийся лучше творит… — говорит апостол, — отвечал аббат.
— Все это так, но как сопоставить это со словами, вложенными библией в уста нашего Создателя, да еще к людям, бывшим в состоянии райского блаженства?
— Господь снисходил, видимо, и к тогда бывшим человеческим немощам… Дав первому человеку жену, он наказал затем его за непослушание… В нашем ордене и в ордене святого Иоанна послушание стоит выше безбрачия… Его святейшество, разрешив брак графу Литта, видимо, согласен со взглядами вашего величества… Светлые умы сходятся…
Павел Петрович приятно улыбнулся.
— Надо будет мне списаться с его святейшеством по этому вопросу… — произнес, как бы про себя, Павел Петрович.
Аббат молчал, зная, что император часто вслух выражает свои мысли, но не любит, когда прерывают их ответами, которых не требуется.
— Я желал бы видеть его… Я слышал, он очень красив… — обратился Павел Петрович уже прямо к собеседнику.
— Весь род Свенторжецких отличался и физической красотой, и высокими нравственными качествами…
— Я назначу ему день, когда он может быть мне представлен… — сказал государь, — скажите ему это…
Аббат Грубер низко поклонился и вышел из кабинета, где происходил этот разговор.
IV
МИТРОПОЛИТ СЕСТРЕНЦЕВИЧ
Идя к своей цели в деле отвлечения графа Ивана Павловича Кутайсова от православной партии, привлечением на свою сторону фрейлины Похвисневой посредством брака ее с графом Свенторжецким, иезуиты, с аббатом Грубером во главе, не забывали бороться и против своего еще более опасного врага, митрополита Станислава Сестренцевича.
Они знали, что последний, несмотря на то, что был католическим епископом, далеко не разделял их проекта соединения восточной и западной церквей под властью папы, а напротив, желал придать полную самостоятельность католической церкви в России под властью местного епископа и заявлял, что «папская власть над всем католическим миром обязана своим происхождением только крайнему и глубокому невежеству средних веков, когда многие из латинских епископов не умели даже писать».
Последнее домогательство митрополита было уже совершенно противно их интересам.
Папа, живший в Риме, не был для них так опасен, как епископы, силившиеся подчинить себе общество иезуитов наравне со всеми монашескими орденами.
Митрополит римско-католических церквей в России Станислав Сестренцевич, бывший сперва в военной службе, а затем посвятивший себя служению церкви, был человек прямого, открытого характера и по старой военной привычке рубил с плеча. Понятно, что орден иезуитов, обладавших совершенно противоположными качествами, не внушал ему ни малейшей симпатии.
Выдвинулся Сестренцевич по следующему случаю.
Когда в 1770 году было сделано покушение на жизнь короля Станислава Понятовского, Сестренцевич, бывший в ту пору виленским суффраганом, не затруднился выступить на церковной кафедре с обличительною речью против своеволия и бурливости своих соотечественников, не щадя при этом могущественных магнатов.
Речь молодого епископа была как бы политической его исповедью и обратила на него внимание императрицы Екатерины II, поставившей его вскоре после присоединения Белоруссии к России, во главе католической церкви в империи.
Приезжая в Петербург, епископ представлялся обыкновенно великому князю Павлу Петровичу, который чрезвычайно полюбил прелата, умевшего толково поговорить и о выправке нижнего военного чина, и о пригонке аммуниции, и об иерархическом устройстве духовенства, и о разных важных предметах, а также и о мелочах обыденной жизни.
Расположение наследника престола к Сестренцевичу дошло до того, что когда однажды этот последний, в бытность свою в Гатчине, вдруг сильно захворал, то Павел Петрович не только заботился о нем, но почти каждый день сам навещал больного.
Это еще более сблизило их.
В разговорах своих с великим князем епископ высказывал свои убеждения, сводившиеся к тому, что он послушание государю ставит своею первою обязанностью.
Он говорил, кроме того, о необходимости строгого подчинения духовенства епископской власти и полагал возможным, ввиду того, что в присоединенных от Польши областях значительная часть населения были католики, образовать в России независимую от папы католическую церковь, представитель которой пользовался бы такою же самостоятельностью, какою, пользовался португальский патриарх, или же в замен единичной власти епископа учредить католический синод, который и управлял бы в России римскою церковью.