Короткие гудки (сборник)
Шрифт:
В стране произошли громадные перемены: был развитой социализм, стал дикий капитализм.
В моей жизни ничего не менялось. Я как была, так и осталась – средний класс. Располагалась между нищими и богатеями. Нищих было больше. Почти вся страна.
Иру я потеряла из виду, но, исходя из его характера, думаю, что и в его жизни ничего не менялось. Он уговаривал продюсеров дать ему постановку и при этом искал деньги, чтобы заткнуть очередного навязчивого кредитора. Его квартира на улице Горького (теперь Тверской) выросла в цене в сто раз. Она стоила многие миллионы. Ее можно было
А деньги… Ну, раздаст он кредиторам… Да плевать на них. Кто они ему… Купит новую квартиру или снимет где-нибудь в Измайлове, это будет другая квартира с пьющими соседями и дворниками-татарами. По утрам: здрасте – здрасте…
Образ БОЛЬШОГО режиссера (Бондарчук, Любимов) с благородной сединой, живущего в самом центре, имеющего международные призы, – Ире нужно только такое видение себя. И другого он не допустит.
Начало лета.
Раздался звонок. Я сняла трубку, там молчали. Я поняла, что это Ира, продирается сквозь первую согласную.
– Здравствуй, Ира… – отозвалась я.
– Т-т-т-т…
– Да, я тебя узнала, – опередила я его вопрос. – Как поживаешь?
– Я л-л-лежал в б-больнице. Т-т-три месяца в реанимации. Оп-перация н-на сердце. М-мне ставили ш-шунты. П-пять ш-шунтов. Я чуть не умер.
Я поверила сразу. У Иры вполне могли забиться сосуды, питающие сердце. Тем более при его неспокойной жизни. Ни минуты покоя.
– К-к-когда я уходил из больницы, врач мне сказал: «Ираклий Аристотелевич, мы думали, что будем вас выносить отсюда вперед ногами. А вы уходите на своих ногах. Это благодаря вашей силе духа».
– Очень может быть, – согласилась я. – А как ты сейчас себя чувствуешь?
– У меня совсем нет денег. У меня до десятого июня – семь рублей.
Я вспомнила, что сегодня первое июня. Получается меньше рубля в день.
– Приезжай, я тебя покормлю, – предложила я.
– Н-ну, я поем один раз. А дальше?
В самом деле. Но что я могу сделать? Усыновить его? Выйти за него замуж?
– Я б-б-был у директора киностудии, – продолжал Ира. – Он мне сказал: «Ираклий, я готов тебе помочь. Найди хороший материал, я найду спонсора. Я запущу тебя в производство. Но нужен сценарий. Сейчас кризис сценариев. Самое главное – история». Понимаешь? Должна быть интересная история. Желательно мелодрама. У тебя есть такая?
– Купи мою книгу, почитай, – предложила я.
– А сейчас ты над чем работаешь?
– Пишу повесть.
– Какую?
– Что, ты не знаешь мои повести? Они все одинаковые. Бери любую.
– Н-нет. Я хочу последнюю. Которую никто не читал.
– Тогда жди. Я медленно пишу.
– Сколько ждать?
– Год.
– Я с-согласен. Но обещай, что больше никому не отдашь.
– Обещаю, – сказала я.
Я знала, что ему никто не даст постановку, но мне было его жаль. Человек после операции, еле жив. Ему нужна надежда и видимость полезной деятельности. Почему бы не получить надежду из моих рук. К тому же Ира – из моей молодости, обаятельный, несуразный мальчик из хорошей семьи.
– Как мама? – спросила я.
– Мама умерла.
– Давно?
Ира вздохнул. Я поняла: ему тяжело вспоминать.
– А Татьяна существует?
– Если бы не она, я бы сдох. Она приезжала ко мне в больницу каждый день.
– Так это любовь… – определила я.
– Да нет. С-с-сострадание. Она очень хороший человек.
Я хотела спросить: расплатился ли он за квартиру, но не спросила. Как он мог расплатиться, если нигде не работает и ничего не зарабатывает. Привык быть в должниках. Привыкают же люди ходить на протезе.
Прошел год. Я закончила повесть. Ира приехал ее забрать.
Июнь. Я жила на даче. Стояла на крыльце и смотрела, как Ира вошел в калитку. Идет по дорожке.
Он почти не изменился. Был худой и остался худым. Волосы поседели только на висках. Глаза не угасли. Те же маниакально горящие глаза. Двигался медленно. Мне стало его пронзительно жалко. Как неудавшегося сына.
На обед подавали пельмени. Домработница сама налепила из трех сортов мяса. Ира съел пять штук. Отодвинул тарелку.
– Почему ты не ешь? – спросила я.
– Я больше не могу.
– Как это?
– В желудок не помещается. У меня желудок усох.
– Почему?
– Потому что я мало ем.
– Ужас… Ты как блокадник.
Ира молчал. Думал о чем-то своем.
– Ты меня не кинешь? – спросил он. – Не отдашь рукопись другим?
– Я отдам ее в издательство.
– Ага. Выйдет книга. Ее прочитают и захотят сделать кино.
– Очень может быть, – согласилась я.
– Тогда ты скажешь: режиссер только Ираклий Мегвиноцехутесси.
– Я так не скажу.
– Почему?
– Я твою фамилию не смогу выговорить. Это не фамилия, а песня с припевом.
– Я ее сокращу наполовину.
– Договоримся так: я даю тебе права на год. Если за год у тебя ничего не получится…
– Почему не получится? Надо программировать победу. Все получится!
– Ты уже программировал выиграть миллион, – напомнила я.
– Да… – Ира покачал головой. – Сказал «варан». Вот дурак.
Мы вышли в сад. Сели на лавочку под жасминовым кустом. Домработница вынесла нам клюквенный морс.
– Как хорошо ты организовала свою жизнь, – вздохнул Ира. – А я… Моя жизнь – это знаешь что?
– Не знаю.
– Ведро жидкого говна.
– Да ладно…
– Именно так. Жидкое говно, и больше ничего. Ни жены, ни детей, ни фильмов.
– А почему ты не женился на Татьяне?
– Мама не дала. Скандалила: через мой труп. Я и так получил в результате ее труп, а Таню потерял.
– А ты женись на ней сейчас. Мама больше не мешает.
– Поздно. Надо было раньше. Я семь лет не делал ей предложения. Женщину это оскорбляет. Я все сделал для того, чтобы ее потерять.