Корпорация «Попс»
Шрифт:
— А что, «Криптограмма» тогда уже выходила? — спрашиваю я. На книжной полке лежит целая стопка журналов с этим названием, и я знаю, что раз в несколько месяцев дедушке присылают их из «Американской криптологической ассоциации».
— О да. Твой дедушка был одним из первых членов. Еще одна причина, почему его так возмутила история с Блэчли-Парком — во время войны большинство членов «АКА» получили работу дешифровщиков. Как бы то ни было, для криптоаналитиков и охотников за сокровищами «рукопись Стивесона — Хита» была тем же, чем гипотеза Римана — для математиков. Тот, кто смог бы ее расшифровать, обрел бы не только богатство, но и бессмертие. Твой дедушка всегда был одержим романом Дюма «Граф Монте-Кристо». Знаешь сюжет? Это история про честного моряка по имени Эдмон Дантес, преданного друзьями и отправленного в тюрьму на необитаемом острове, где он тринадцать лет просидел один в каменной темнице. Однажды другой заключенный, священник, пытаясь выкопать тоннель наружу, случайно попал в камеру Дантеса. Они подружились, священник научил его читать и писать, и они провели несколько лет вместе, выкапывая тоннель на волю. Священник знал о зарытом
— И что было дальше?
— Он ее расшифровал.
Глава шестнадцатая
Когда Фрэнсиса Стивенсона обнаружили на крыльце дома Янгов, в деревне рядом с Тавистоком, его сперва приняли за корзину с яйцами. Дело было году в 1605-м, и нашла подкидыша Мэри Янг, жена йомена Томаса Янга. Она подумала, что Фрэнсис — куриные яйца, потому что он лежал в маленькой плетеной корзинке, прикрытый куском ткани. Она подумала, что он — яйца, так как днем раньше Фанни Прайс пообещала оставить их на крыльце. История умалчивает о том, с чего это Фанни Прайс такое пообещала: у Янгов было полно своих кур, и они могли обеспечить яйцами всю деревню. Возможно, у нее были какие-то особо вкусные яйца, и она хотела, чтобы соседи их попробовали. Возможно, за ней был какой-то должок. Так или иначе, яиц в корзинке не было. Там был младенец.
Мэри было вполне понятно, откуда он мог взяться. Недавно она приветила бедную молодую женщину по имени Элизабет Стивенсон, которую встретила на деревенском рынке. Элизабет, сильно беременная, коротала там время, в отчаянии ожидая, когда ее муж и сыновья найдут в деревне хоть какую-нибудь работу — их не взяли на Тавистокский оловянный рудник. Из-за огораживания общинных земель они лишились своего клочка земли и хибарки в корнуэльской деревне и превратились в кочевников; их скудные пожитки были кучей свалены на крохотную хлипкую повозку. Уже трижды их останавливали разбойники с большой дороги; последний разбойник проникся к ним такой жалостью, что не только пощадил их и не стал отбирать немногие оставшиеся у них вещи, но и дал им несколько пенсов. Мэри купила бедной женщине хлеба, а та в благодарность поведала ей историю своей жизни, состоявшей из сплошных скорбей. Родители Мэри были мелкими фермерами, но сумели сохранить свою землю. Она знала, что ей повезло. Она вышла замуж по любви, за друга детства, и у них с мужем были земля, домашние животные и деньги. Ее сыновья скоро пойдут в школу. Она даже надеялась, что старший, Томас-младший, сумеет доучиться до школы латинской грамматики, а потом, может, поступит и в университет. Она знала, что жизнь ее могла сложиться куда хуже.
Семья Янгов открыла свои двери Элизабет Стивенсон, ее мужу Роберту и их детям. Томас подыскал для Роберта работу на ферме, а дети помогали, как могли, по дому и на поле. Были разговоры: может, им повезет в Тонтоне, столице соседнего графства Сомерсет, где появилось много новых вакансий в текстильной и прядильной промышленности. Еще Роберт подумывал о жизни на море, однако был слишком стар и не знал, что его семья будет делать, пока он будет в плавании. Мэри так и не удалось выяснить, что случилось со Стивенсонами. Однажды утром она встала и обнаружила, что они просто-напросто исчезли. Накануне вечером случилась небольшая перепалка — кто-то из Стивенсоновских детей украл сыр, — и, очевидно, они решили, что им тут больше не рады. Мэри прокляла себя за то, что вообще упомянула о краже. Зачем она это сделала? Но, быть может, семье и так пора было в дорогу. Приближалась зима, и работы для них находилось все меньше и меньше.
Мэри не сомневалась, что младенца, появившегося на крыльце неделей позже, родила Элизабет. И Мэри понимала, почему Элизабет оставила ребенка — несчастная и не могла поступить иначе! Будущее этого крохотного голубоглазого малыша было бы абсолютно неопределенным, останься он с родителями. Ведь то немногое, что было в их жизни определенным, складывалось в совершенно безрадостную картину. У них не было дома, не было работы. Долгие годы им предстояло жить впроголодь, без крыши над головой. В любой момент Роберта могли обвинить в бродяжничестве и посадить в колодки или высечь кнутом. По дороге в Тонтон, или куда там они отправились, их бы наверняка снова ограбили. Шансы выжить в антисанитарных условиях большого города у ребенка были бы мизерные — если б он вообще добрался туда в целости и сохранности. Мать должна поступить так, как для ребенка лучше всего. Мэри, у которой были четыре крепких чада, знала, что на месте Элизабет поступила бы с ними точно так же. Оставив сына на ферме, бедняжка сделала для него то единственное, что могла. Она дала ему маленький шанс выжить. У него будут свежий воздух, еда, убежище; если Янги будут к нему добры и не выбросят в какую-нибудь канаву, у него будут очень даже неплохие шансы. После краткой дискуссии Янги и вправду решили: раз прокормить еще один рот они могут с легкостью, их христианский долг — заботиться о мальчике до тех пор, пока он не окрепнет и не встанет на ноги. И еще они подумали, что, может, родители за ним когда-нибудь вернутся; впрочем, этого так и не случилось.
Разумеется, еще один мальчик был ценным прибавлением в фермерском семействе, и Фрэнсис вырос сильным, полезным работником. В шесть лет он уже справлялся с большинством обязанностей взрослого мужчины. Он сеял семена, доил коров, собирал фрукты, чистил конюшни, ухаживал за курами и свиньями, взбивал масло и помогал Мэри и ее дочери Молли делать сыр. Молли, тех же лет, что и Фрэнсис, была в семье самой юной; к тому времени, когда младшим исполнилось девять, старшие мальчики уже ходили в школу латинской грамматики. Семья по-прежнему жила припеваючи. Дважды в неделю излишки с фермы отправлялись на деревенский рынок или, все чаще и чаще, увозились на телеге на дальние рынки, где их можно было продать подороже. Местных жителей это злило. К Янгам всегда хорошо относились и держали их за почтенное семейство. Но теперь их популярность начала увядать. Томас-старший не видел ничего дурного в том, чтобы отправлять свои лучшие сыры, шкуры и соленья на рынки в Лондон и Бристоль, но деревенские были с ним не согласны. Обязанность йоменов-фармеров — снабжать местное население дешевой едой, настаивали они. У них имелось два веских аргумента. Первый был прост. Деревенским ведь нужно где-то покупать еду, а если местный фермер им ее не продает, как же они ее раздобудут? Им что, забросить ремесла и всем стать фермерами? А если так, кто тогда будет портняжничать, ткать, варить снадобья, валять дурака? У каждого была своя роль; роль йомена и фермера — продавать еду местным жителям.
Имелся также более всеобъемлющий экономический довод. Деревенские указывали, что Томас и Мэри покупают обувь и ткань не в Лондоне, а поблизости, на деревенском рынке. Но разве местные ткачи и сапожники смогут работать без пищи? Если деревенские будут вынуждены покупать еду на рынке — привезенную за много миль другими фермерами, по абсурдно высокой цене, — то, чтобы выжить, им придется поднять расценки на свои услуги. Делать деньги, торгуя на дальних рынках, — однозначно ложный экономический ход, твердили сельчане. Сегодня Янги могут оказаться в барыше, но завтра от него не останется и следа, потому что цены неизбежно подскочат. В конечном итоге все цены поднимутся, и ради чего? Куда как лучше торговать на местном рынке. Но Томас Янг заключил договоры и не собирался их расторгать. Эти споры не утихали несколько лет.
Фрэнсис всегда знал о своем происхождении, но деревенские — нет. Считали его просто членом семейства Янгов. Ребенком он хорошо ладил с большинством местных. Он был крепким, дружелюбным и, как полагали некоторые, довольно симпатичным. Люди даже говорили, что он похож на своего «отца», Томаса-старшего. Одна из деревенских девушек, дочь врача, которую звали Сара Марчант, вскоре воспылала к нему нежными чувствами. Но ее ждало разочарование, потому что Фрэнсис, похоже, ни на миг не разлучался со своей сестрой Молли. Какие бы предлоги Сара ни выдумывала, чтобы посетить ферму Янгов, она постоянно обнаруживала Фрэнсиса и Молли вместе — они либо работали, либо, летом, валяли дурака на сеновале или скакали на лошадях по диким лугам в какой-то далекий, возможно — запретный лес. Сара никогда не любила лошадей и не умела на них ездить. Порой она все утро проводила с Фрэнсисом и Молли, помогая им в работе и деля с ними обед, состоявший из яблок, хлеба и эля, а затем они исчезали на своих лошадях на весь день, оставляя ее в одиночестве. Дома она то и дело закатывала истерики, изводясь от скуки и неприкаянности: «Папа, почему Молли Янг так странно одевается?», или: «Папа, дети Янгов — они какие-то дикие. Боюсь, что скоро они займутся грабежом». Все оставались глухи к этим излияниям, пока Сара ненароком не придумала, как запустить про Молли и Фрэнсиса убийственную сплетню.
Фрэнсис знал, что его позиция в семье Янгов неустойчива. Хотя он относился к ним очень нежно, как и они к нему, было ясно, что он не унаследует семейную землю после смерти Томаса-старшего. Она достанется либо Полу, либо Томасу-младшему. Что же оставалось делать Фрэнсису? Только выучиться какому-нибудь ремеслу. Для этого ему пришлось бы устроиться куда-нибудь подмастерьем, но он не хотел покидать уютный теплый дом. Каждую ночь ему снилось это серое, дождливое городское будущее, в котором не было ни приемных родителей, ни Молли, и он плакал. Он плакал и о матери, которую никогда не встретит, и образовании, которое никогда не получит. Янги были добрыми людьми, но их доброта не подразумевала образования для найденыша. Фрэнсис знал, что должен будет найти свою собственную дорогу в мире, но где и какую? И когда?
Близился его двенадцатый день рождения; происходило много всякого. Во-первых, он и Молли научились читать и писать. Джон, самый проказливый и непослушный из Янгов, перестал ходить в школу. Теперь днями он работал на ферме вместе с остальными; работа испарялась быстрее, и у детей оставалось больше времени на всякие проделки. Фрэнсис и Молли показали Джону, как обследовать лес верхом на коне и где укрываются местные разбойники, а он в ответ объяснил им, как спрягаются и пишутся латинские глаголы. Год спустя Джон уехал в Плимут, чтобы устроиться матросом на торговое судно, отправлявшееся в Африку. Но Молли и Фрэнсис успели многому у него научиться. Они начали писать друг другу послания — странные комбинации латыни и необычных слов и символов собственного изобретения. Большинство жителей деревни читать не умели, но даже самые грамотные никогда бы не смогли расшифровать эти текстовые фокусы. Странные письма, которыми они обменивались, разумеется, повествовали об их любви; в них содержались не только намеки на место и время предстоящих свиданий, но и целые поэмы и клятвенные заверения, порой страниц по пять. Ближайшую пару лет они оба вели дневники. И Фрэнсис, и Молли были помешаны на каллиграфии — только друг другу они придавали больше значения.