Корпорация «Попс»
Шрифт:
— Нет, не только. — Он качает головой. — Нет. Нынче фермы как тюрьмы.
Обычно, когда я слышу слово «ферма», в голову приходят игрушечные коровки, свинюшки и маленькие заборчики. Наверное, представлять, что мир игрушечный, облегчает жизнь (даже заборы — клевые!). А может, и нет. Что происходит, когда понимаешь: решетки — настоящие? Я знаю одну вегетарианку (Рэйчел), а теперь еще и одного вегана. Но быть, как они — это же не «нормально», а?
И тут мне приходит еще одна странная мысль. А не маркетинг ли в этом виновен? Не маркетинг ли заставляет нас думать, будто быть вегетарианцем — так же глупо, как носить
И мне любопытно. Правда, что ли, коровам нравится, когда их гладят?
— Я думаю, ты храбрый, — говорю я в конце концов.
— Это я-то? С чего ты взяла?
— Большинство людей решат: раз ты веган, значит, спятил, — отвечаю я. — Но почему? Я вот задумалась, и теперь мне кажется, это они все слегка спятили.
Он ложится рядом со мной на кровать.
— Да. Ну что ж.
Бен медленно гладит мои волосы, мы оба смотрим в потолок.
— Ты счастлив? — спрашиваю я. Ты счастлива?Я думаю о шифрованной записке. Я по-прежнему не знаю ответа. Как бы то ни было, какая разница, счастлива ли я? Пожалуй, это самый логичный ответ. Какая разница?
— Что, прямо сейчас? — говорит Бен.
— Да.
— Да, я счастлив. Прямо в этот мимолетный миг времени я очень счастлив.
— Но все так через жопу.
— Да, но ты просто делаешь, что должен. Делаешь, что можешь, и будь что будет. Поверь мне, иначе можно буквально рехнуться.
— Делаешь, что можешь? Типа, становишься веганом?
— Да. — Он вздыхает. — И все остальные фишки. Я… Я так хотел бы с тобой обо всем поговорить.
— А почему не можешь?
Он закусывает губу.
— Просто не могу.
Я на секунду замолкаю.
— Ну, а веганизм помогает?
— Да. Ну, по-моему.
— А как? В смысле, разве он помогает больше, чем, скажем, просто вегетарианство?
— Думаю, да. Я имею в виду, ты не покупаешь ничего, что было бы связано с мясной промышленностью, и это хорошо. Поищи как-нибудь книжки и почитай, что они делают с гусями, свиньями и курами. Став веганом, ты не даешь наживаться сволочам из этих отраслей. Ты… я не знаю… начинаешь потихоньку отключаться от Матрицы. — Он пожимает плечами.
Я снова думаю про Марка Блэкмена.
— Но ты ведь одиночка. Все остальные продолжают покупать животные продукты.
— Да, но я трачу в год, ну… десять тысяч фунтов или около того на еду. Как минимум. Мы все столько тратим, ну, те, у кого такая зарплата. Ни пенса из этих денег теперь не идет в мясную промышленность. Я же говорю — делаешь, что можешь, и будь что будет. Это — то, что я могу сделать.
— И «остальные фишки».
— Да. И остальные фишки.
— А это законно?
— Чего? О да. Это не то, что ты подумала. Я правда не могу об этом сейчас разговаривать.
— Бен?
— Что?
Я смотрю на лекарства на своей кровати.
— Может, нам просто обдолбаться как следует?
— Нет, нам только хуже станет.
— Ты уверен?
— Да.
— Мне бы сигарету.
Глава двадцать четвертая
На физру в моей старой школе переодевались в удобной теплой комнате рядом с актовым залом, в котором мы занимались «самовыражением» (танцевали с ленточками) и «танцем» (танцевали без ленточек). Либо мы шли играть в нетбол на кортах сразу за школьными корпусами. Никаких травматических воспоминаний о физре у меня не осталось.
Здесь физра не такая. В прежней школе, если забудешь дома спортивную одежду, просто сидишь себе тихо и книжку читаешь, пока остальные упражняются. А здесь приходится делать зарядку в нижнем белье. Это не шутка! Однако сама спортивная одежда тут чуть ли не хуже, чем нижнее белье. У девчонок — коротюсенькая синяя плиссированная юбочка, синие спортивные трусы и топик из «аэртекса» под цвет твоего школьного корпуса. Удобной переодевалки с отоплением тут нет. Вместо этого — бетонная пристройка, поделенная на «Мальчиков» и «Девочек». Девчоночья половина — сырая пещера, полная темных металлических крючьев, хлипких деревянных скамеечек и — ужас из ужасов — общих душевых кабинок. Физра — одно из самых зловещих и тупых изобретений человечества. В одиннадцать лет, учитывая все строгие кодексы и условности этого возраста, оказаться голой перед одноклассницами — последнее дело. Предпоследнее дело — быть вынужденной гулять по холоду в юбке столь короткой и откровенной, что, попытайся ты носить ее в любой другой нормальной жизненной ситуации, люди стали бы таращиться, шептаться и, вероятно, арестовали бы тебя за непристойное поведение. И все же нас заставляют делать и то и другое три раза в неделю.
— Я в этом на улицу не пойду, — говорит Эмма на первой нашей настоящей физре, а именно, в пятницу второй недели занятий — столько времени отняло «введение». — Мисс? — Она машет рукой, пытаясь привлечь внимание физручки, мисс Хайнд. — Мисс?
— В чем дело? — откликается мисс Хайнд.
— Мы в этом должны идти на улицу?
— Как вас зовут? — резко спрашивает мисс Хайнд.
— Эмма.
— Что ж, Эмма,да, вы должны.
— Но это отвратительно, мисс.
— Прошу прощения, Эмма? Каквы сказали?
— Это отвратительно.
— Да, — поддерживаю я.
— Там же мальчики, мисс, — присоединяется Мишель.
Потом я выясню, что, катаясь на коньках, Мишель носит кое-что куда откровеннее наших отстойных физкультурных юбок. Но еще я узнаю, что она бы скорее сдохла, чем допустила, чтобы ее увидели в этих костюмах.
— А почему мальчики не обязаны носить юбки? — говорит Таня. — Одно слово — сексизм.
— Почему нам нельзя ходить в спортивных костюмах? — говорю я.
— Профессиональные спортсменки носят такие же юбки, — замечает мисс Хайнд.
— Но мы не… — начинает Таня.
— А если они занимаются атлетикой, то носят просто трусы. Вы что, не видели по телику?
Наши одноклассницы смотрят на нас с обожанием и ужасом. Как круто тусоваться с этой кодлой. Раньше на меня никто так не смотрел. Но все равно, пока что мы — единственные девчонки, готовые выступить против учителей, так что, по-моему, мы и правда заслуживаем какого-то уважения.