Корпорация «Попс»
Шрифт:
— Мы — нация педофилов, — говорит Бен.
— Мы — нация педофилов, — повторяю я, подняв брови.
— Но мне твои косички нравятся, — прибавляет он. — Они очень стебные.
Я улыбаюсь:
— Спасибо. Наверное.
— Ты вот на что посмотри. — Бен показывает мне обложку одного из журналов. Там фотография юной американской поп-звезды, ее голая диафрагма занимает почти всю площадь обложки. На девчонке белый укороченный топик, под ним — розовый лифчик, на руках — обрезанные розовые чулки-сеточки, на ногтях — черный лак, на губах — розовый блеск, как у минетчицы в порнухе. На шее — красная бархотка в клепках, которая цепочкой соединяется с бархоткой на запястье, точно такой же, только поменьше. — И какой тут подтекст? Я — порнозвезда?
— Мне особенно нравятся
— Для девушек, которые любят шоппинг, — говорит Бен.
— В смысле?
— Это слоган.
— Да уж.
Пока я уплетаю сэндвичи, он листает журнал дальше.
— А где страница «решаем проблемы»? — спрашивает он в конце концов. — Мне казалось, хоть это будет интересно.
— Вряд ли у таких девушек должны быть проблемы, — возражаю я.
Воскресенье. Я опять перебираю книжки в мамином ящике. Я — детектив, я ищу улики, улики жизни. Я пришла к выводу, что у моей мамы наверняка были все ответы. Такова моя мотивировка. Но ответов ноль. Ее здесь нет. Должно быть, ответы исчезли вместе с ней. Почему она умерла? Почему я ее совсем не помню? Почему она не оставила мне никаких улик? В этом ящике — миллион слов, это точно, но я до сих пор не нашла ни одного, которое имело бы смысл. Из этого миллиона слов она сама написала всего лишь примерно тысячу. Скупые записи в дневнике («занималась на скрипке, опять недовольна собой») да порой на какой-нибудь странице в книжке — ее имя или дата. Здесь должно быть что-то еще. Это ведь не все, правда?
И вот после ланча я наконец кое-что нахожу. Старый, потрепанный экземпляр «Женщины на обрыве времени» Мардж Пирси. [104] Мама написала на титульном листе, но не только свое имя. «Пожалуйста, верните эту книгу Беатрис Бэйли» — ее знакомый кудрявый почерк. Что ж, о'кей, в нескольких ее книгах есть такая надпись, или почти такая, с ее девичьей фамилией — моей фамилией — Батлер. Но тут есть кое-что еще. Она написала в этой книжке что-то лично для меня! Милая, любимая Алиса, я только что дочитала эту книжку и сама не знаю, что тебе сказать. Может, ты меня уже успела забыть. Интересно, сколько тебе сейчас? Дойдет ли до тебя эта книжка вообще? Я попросила твоего дедушку положить ее в ящик с книгами, которые тебе оставила, но порой люди обещают что-то сделать, а потом забывают А эта книжка для меня очень важна. Она объясняет… да много чего. Пожалуйста, береги ее. Алиса, прошу тебя, не сомневайся: я очень тебя люблю и всегда буду так любить. Эта любовь не умрет. Я-то умру, и даже чуть раньше, чем рассчитывала, но я никогда, ни за что не исчезну совсем. Чувствую, что должна сейчас сказать что-то глубокомысленное, но поля в книжке слишком узкие для моих мыслей о мире, я буду краткой. ИЗМЕНИ МИР. И неважно, большой или маленькой будет перемена, — главное, чтобы она была к лучшему. Я смотрю вокруг и вижу ядерные ракеты, вивисекцию, жестокость, нищету и голод. Будет ли все иначе, когда ты вырастешь? Я надеюсь. Там, на том свете, буду ждать твоего отчета. Со всей любовью — Мама.
104
Мардж Пирси (р. 1936) — американская писательница, поэт, общественная деятельница и феминистка. «Женщина на обрыве времени» (1976) — ее утопический фантастический роман, в котором 37-летней американке в 1970-х является женщина из 2137 года, где решены все острейшие проблемы 1960–1970-х: проблемы экологического загрязнения, гомофобии, расизма, фаллоцентризма, тоталитаризма, потребительства и т. д. и т. п.
Я сглатываю, к глазам подступают слезы. Она где-то там, ждет меня! Она любит меня! И тут я понимаю: вот как с нами разговаривают мертвые. Вот как они поддерживают связь. Моя мама ради меня совершила путешествие во времени. Моя личность будто становится больше. Я не просто Алиса Батлер, сирота, потерпевшая кораблекрушение. У меня есть мама, и она меня любит. Перестав плакать, я принимаюсь за книжку. Она очень взрослая, но я буду смаковать каждое слово. Я ее пойму. Я должна. И хоть я и не знаю, как смогу изменить мир, но чуть погодя, глядя из окна в бесконечный космос, я клянусь маме, что сделаю это. Где она живет — в облаках? Среди звезд? Внутри радуги? Однако она есть — где-то там. Теперь я в этом уверена.
Ближе к вечеру в воскресенье мне чудится, что бабушка, должно быть, грустит: я несколько недель не навещала ее в кабинете. У меня была куча школьных заморочек, но вообще-то разве это меня оправдывает? Жалко, сейчас не летние каникулы. Неохота возвращаться в школу. Понравился бы маме тот человек, которым мне приходится быть в школе, — да и поняла бы она его? Может, я показалась бы ей той, кем сама себя теперь считаю — трусливой коллаборационисткой? Я выглядываю в окно, но там ничего нет. Никакого ответа на падающей звезде. Никакого послания на межзвездном лазерном луче. Измени мир.Кабы знать, как. Несмотря на то что мне за два дня наверстывать домашку, я бреду по коридору к бабушкиной двери и стучусь.
— Алиса, — говорит она. — Как по заказу. Ты мне нужна: прочитаешь вслух эти вот числа, я их буду записывать…
Я словно вернулась домой после долгих странствий.
В понедельник в школу я не иду — болит живот. Вместо этого торчу дома, читаю. Днем дедушка спрашивает, не сделаю ли я для него список кое-каких редких красных цветов — или слишком хвораю? Ужинаю я внизу со стариками. Во вторник живот болит еще пуще. Когда старики говорят, что мне нужно к доктору, я, как всегда, отказываюсь. И в школу попадаю лишь в четверг.
Слишком поздно. Оставить подружек на час — уже немыслимо долго, что уж там говорить про три дня. За пять минут можно потерять лучшую подругу. Для этого нужен лишь короткий разговор.
— Она тебе правда нравится?
— Ну…
— В смысле, она немного странная.
— Ага.
— Она такая всезнайка.
— Точно.
— Я хочу, чтоб ты со мной водилась, а не с ней.
— Я тоже.
— Ну, так что же мы тормозим?
— А как я ей скажу?
— А, до нее само дойдет.
И не то чтобы Эмма вот прямо так взяла и меня кинула; просто, пока я отсутствовала, она везде гоняла с этой Бекки — та с нами на математике сидит. Они обе приветствуют меня печальной, но неизбежной новостью: Аарон теперь гуляет с другой. И, разумеется, всех первогодок облетает слух, что я — недотрога, потому что не пожелала с ним целоваться (да целовалась я с ним! ну, типа того). Быть недотрогой хуже, чем шлюхой? Аарон еще всем сказал — мол, я слишком много болтаю. Даже Алекс теперь на меня странно смотрит, если вообще смотрит. Я ношу новую юбку (в которую мне приходится переодеваться в переулке по пути на автобус), но от этого мало что изменилось. У меня есть блеск для губ, но у Бекки он тоже есть. Как бы то ни было, блеск вдруг утратил свою важность. Новая «маза», появленье которой я пропустила, — письменные принадлежности: блестящие ручки, разноцветные «Типпексы», звездочки-наклейки, фломастеры, маркеры. Вся моя группа теперь на каждом уроке разукрашивает свои классные работы — подчеркивают слова разными цветами, а не то изрисовывают линейки и транспортиры цветными «Типпексами». Все они знают реально клевый способ рисовать сердечки. Я их вообще рисовать не умею. Да и зачем мне их рисовать? Рядом со своими инициалами внутри сердечка мне прописать некого.
— Мы поможем тебе найти нового парня, — говорит Бекки в четверг во время ланча.
— Ага, — кивает Эмма. — В любом случае, Аарон того не стоит.
Тем временем несделанная домашка копится. Единственный предмет, с которым я справляюсь, — это английский. Я все время вижу, как Эмма и Бекки оживленно о чем-то беседуют. Я — королева-девственница, против которой все строят всякие козни. Ну, на самом деле нет. Я — одинокая одиннадцатилетка со шкафчиком, из которого все вываливается, с грязной формой для физры и деньгами на обед, добытыми хитростью. Ненавижу школу. Дома я могу думать о своем: о книжках, о маме, о «Манускрипте Войнича», о крикете. Здесь они поймут, стоит мне хотя бы просто подумать о таких непристойных вещах, так что лучше и не пробовать. Да и в любом случае, думать тут никому нельзя. В четверг на перемене мы видим девочку — она сидит в одиночестве возле корпуса точных наук. Ее зовут Софи, и она очкастая.