Корпорация самозванцев. Теневая экономика и коррупция в сталинском СССР

Хлевнюк Олег Витальевич

Многолетняя активность советских самозванцев-мошенников, следы которой прослеживаются в источниках разных периодов, свидетельствовала и об определенной уязвимости советского аппарата управления. Несмотря на громоздкий и навязчивый официальный дискурс «бдительности», советские чиновники в повседневной жизни нередко руководствовались прямо противоположными принципами безоглядного доверия. Их «доверчивость» могла быть оборотной стороной чрезвычайной бюрократизации и многочисленных ограничительных инструкций, которые затрудняли процессы управления, способствовали выстраиванию параллельных неформальных каналов и методов ведения дел. Как это происходило на практике, позволяют понять конкретные случаи, в том числе деятельность организации Павленко [22] .

22

См. главу 4.

Хотя государство объявляло самозванцев и мошенников пережитками прошлого, они находили многочисленные ниши для существования в советском настоящем, доказывая, что имеют полное право на принадлежность к новой эпохе. Наиболее яркие примеры самозванства, как тот, что рассматривается в этой книге, были лишь вершиной айсберга. Социальная мимикрия, концентрированным выражением которой выступало самозванство, притворное приспособление к требованиям государства и, при всяком удобном случае, уклонение от них были присущи образу жизни части населения страны.

Конечно, в отличие от активного противодействия (в отдельные периоды оно принимало форму вооруженных выступлений) [23] , социальное притворство, уход во внутреннюю эмиграцию и другие практики маскировки во враждебном окружении агентов государства и их пособников не так легко зафиксировать и адекватно оценить. Хорошим примером этих трудностей могут служить историографические дискуссии о формировании так называемой «советской субъективности», о степени искренности приспособления советских граждан к роли «активных строителей социализма», предложенной государством.

23

Исследования об инакомыслии, разных формах противодействия и антиправительственных выступлениях появились благодаря частичному открытию архивов карательных органов и партийных материалов о массовых настроениях и действиях. См., например: Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М.: Росспэн, 1999; Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история советской России в 30-е годы: деревня. М.: Росспэн, 2001; Точенов С. В. Волнения и забастовки на текстильных предприятиях Ивановской области осенью 1941 года // Отечественная история. 2004. № 3. С. 42–47; Rossman J. Worker Resistance Under Stalin. Class and Revolution on the Shop Floor. Cambridge MA, London: Harvard University Press, 2005; Виола Л. Крестьянский бунт в эпоху Сталина. Коллективизация и культура крестьянского сопротивления. М.: Росспэн, 2010; Козлов В. А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 – начало 1980-х гг.). М.: Росспэн, 2010; Фильцер Д. Советские рабочие и поздний сталинизм: рабочий класс и восстановление сталинской системы после окончания Второй мировой войны. М.: Росспэн, 2011. Применительно к военному периоду антисоветские настроения могли принимать форму сотрудничества с врагом и дезертирства, хотя эти явления имели много других причин (Edele M. Stalin’s Defectors: How Red Army Soldiers Became Hitler’s Collaborators, 1941–1945. Oxford: Oxford University Press, 2017).

Особое внимание в этом случае обращалось на освоение нового советского политизированного языка, которое Стивен Коткин назвал умением «говорить по-большевистски» [24] . В дополнение (а часто в противовес) исследованиям о противодействии государству и о нонконформизме, широкое распространение получили работы об активной и сознательной интериоризации официальных ценностей. Эти концепции встретили как поддержку, так и критику за выборочное и некорректное использование источников и умозрительные трактовки [25] . Для понимания явлений и событий, изучаемых в этой книге, важно отметить наличие среди советского населения «уклончивого большинства, которое просто старалось выжить» [26] . Условием выживания были и социальная мимикрия, и девиантные практики разной интенсивности.

24

Kotkin S. Magnetic Mountain: Stalinism as a Civilization. Berkeley: University of California, 1995.

25

Можно отметить своеобразную радикализацию этих исследований: от констатации наличия бенефициаров и социальной поддержки режима (Fitzpatrick Sh. Education and Social Mobility in the Soviet Union, 1921–1932. Cambridge: Cambridge University Press, 1979) через исследование многофакторных механизмов восприятия советских процедур лояльности и официального языка (Kotkin S. Magnetic Mountain) к акцентированию активного и сознательного усвоения советских ценностей (Хелльбек Й. Революция от первого лица). О последнем направлении см.: Edele M. «What Are We Fighting for?» Loyalty in the Soviet War Effort, 1941–1945 // International Labor and Working-Class History. 2013. № 84. P. 248–268. О некритическом использовании источников для обоснования тезиса о советской сознательности см.: Budnitskii O. A Harvard Project in Reverse. Materials of the Commission of the USSR Academy of Sciences of the History of the Great Patriotic War – Publications and Interpretations // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2018. Vol. 19. №. 1. P. 175–202.

26

Edele M. Stalin’s Defectors. P. 174.

Существование в экстремальных материальных условиях, нередко недоедания и голода, под давлением государственного насилия и террора толкало на путь обмана и преступлений (подчас это было преступлением лишь в советском понимании) даже самых законопослушных и робких людей. Заполняя длинные анкеты и другие документы, от которых зависело трудоустройство и даже свобода, советские граждане нередко конструировали новые биографии, умалчивали о компрометирующих сведениях, меняли фамилии, «забывали» об опасных родственниках и т. д.

Произнося правильные речи или отмалчиваясь на митингах и собраниях, люди воровали (или брали свое?) у государства, платили взятки чиновникам (иначе невозможно было выжить). Добровольно или вынужденно многие соглашались на роль «маяков», которым начальство, также нередко находившееся под давлением, приписывало результаты чужого труда. Не редкостью было использование поддельных документов не только профессиональными самозванцами, но и обычными гражданами, решавшими текущие жизненные проблемы. Как показывают исследования и архивные источники, существовал заметный рынок паспортов, больничных листов, многочисленных справок и разрешающих документов и т. д. [27]

27

См. главу 6.

Именно на таком фоне и в тесной связи с ним формировалась и действовала та часть советской экономики, которую принято называть теневой или второй. К ней принадлежала и изучаемая в этой книге строительная организация Павленко.

Агенты теневой экономики

Самозванство Павленко и его сотрудников выступало в конечном счете прикрытием их частной экономической деятельности. Многочисленные исследования историков и экономистов позволяют лучше понять суть и место теневой (второй) экономики в советской системе [28] . Общепризнанным является тезис о неоднородности советской экономики. Несомненно, в своей основе она была государственной и планово-централизованной. В руках государства находилась львиная доля производительных сил, включая формально кооперированное сельское хозяйство. Согласно планам распределялись основные материальные ресурсы и рабочая сила. Императивом советской политики было искоренение или жесткое регулирование негосударственных сегментов хозяйственной жизни. Интересы и намерения государства обеспечивались мощным аппаратом управления и многочисленными карательными органами [29] .

28

Основополагающей считается работа: Grossman G. The «Second Economy» of the USSR // Problems of Communism. 1977. Vol. 26. № 5. P. 25–40.

29

Zaleski E. Stalinist Planning for Economic Growth, 1933–1952. Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1980; The Economic Transformation of the Soviet Union. 1913–1945 / Eds R. W. Davies, M. Harrison, S. G. Wheatcroft. Cambridge: Cambridge University Press, 1994; Грегори П. Политическая экономика сталинизма. М.: Росспэн, 2008.

Вместе с тем всеобщее огосударствление экономики было причиной ее общей неэффективности. Концентрируя ресурсы общества на развитии приоритетных, прежде всего военных проектов, государство угнетало и разрушало сельское хозяйство и социальную сферу, провоцировало резкое падение уровня жизни и периодические всплески голода. В условиях острых кризисов государство было вынуждено полагаться на частную инициативу крестьян, кустарей, мелких торговцев, действовавших на относительно свободном рынке. Это позволяло смягчить всеобщий дефицит потребительских товаров и угрозы перманентного голода.

Внеплановые регуляторы и практики децентрализации активно действовали даже в крупной государственной экономике. Государственные планы не были результатом научного целеполагания, как это представляла официальная пропаганда, а определялись путем своеобразного административного торга между производителями и руководящими партийно-государственными структурами. Страдая от сверхцентрализации, бюрократизации и разрывов произвольно установленных хозяйственных связей, государственные предприятия нередко находили собственные полулегальные и нелегальные рыночные способы решения хозяйственных проблем. Руководители государственных предприятий действовали одновременно и как чиновники-администраторы, и как предприниматели. Они искали ресурсы на относительно свободном рынке, устанавливали между собой нелегальные хозяйственные связи в обход Госплана, прибегали к припискам и иным способам смягчения давления со стороны государства [30] .

30

Berliner J. S. Factory and Manager in the USSR. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1957; Harrison M., Byung-Yeon K. Plans, Prices, and Corruption: The Soviet Firm Under Partial Centralization, 1930 to 1990 // Journal of Economic History. 2006. Vol. 66. № 1. P. 1–41; Маркевич А. М. Была ли советская экономика плановой? Планирование в наркоматах в 1930-е гг. // Экономическая история: Ежегодник. М.: Росспэн, 2003. С. 20–54; и др.

В результате советская экономическая система, в том числе в ее наиболее жестко централизованном и принудительном сталинском варианте, включала в себя многочисленные рыночные (квазирыночные) элементы и частное предпринимательство. Эти формально инородные экономические практики можно называть внесистемными: они противоречили намерениям государства. Однако их вполне можно считать системными, поскольку они являлись органической частью советской экономики и играли в ней важную роль.

Как и во многих других случаях, наши знания о скрытых, слабо регулируемых государством социально-экономических процессах имеют отрывочный, несистематизированный характер. Для анализа советской теневой экономики на всем протяжении ее существования не хватает конкретных фактов. Как отмечала много лет назад Джулия Хесслер, «история частного предпринимательства должна рассматриваться в числе наиболее значительных пробелов в изучении советской истории» [31] . С тех пор ситуация изменилась явно недостаточно. Крайне мало работ, позволяющих судить об организации и деятельности конкретных предприятий теневой экономики [32] . Лишь косвенную информацию о предмете содержат публикации, нацеленные на изучение деятельности советских правоохранительных структур в экономической сфере [33] . В целом пока происходит постепенное накопление материалов об отдельных феноменах частного предпринимательства и квазирынка. Только в перспективе это может создать условия для систематического и комплексного исследования проблемы. Шагом в этом направлении является также моя книга.

31

Hessler J. A Postwar Prestroika? Towards a History of Private Enterprise in the USSR // Slavic Review. 1998. Vol. 75. № 3. P. 517.

32

Cadiot J. L’ affaire Hain, Kyiv, hiver 1952 // Cahiers du Monde Russe. 2018. Vol. 59. № 2–3. P. 255–288; Khlevniuk O. V. The Pavlenko Construction Enterprise. Large-scale Private Entrepreneurialism in Stalin’s USSR // Europe-Asia Studies. 2019. Vol. 71. № 6. P. 892–906; Heinzen J. W. Soviet Entrepreneurs in the Late Socialist Shadow Economy: The Case of the Kyrgyz Affair // Slavic Review. 2020. Vol. 79. № 3. P. 544–565.

33

Наиболее полезной для данного исследования была серия публикаций петербургских авторов: Говоров И. В., Кокуев С. Б. Теневая экономика и борьба с ней в Ленинграде в 1930–1940-х годах // Вопросы истории. 2008. № 12. С. 24–35; Говоров И. В. Разгул преступности в послевоенном Ленинграде и области // Вопросы истории. 2003. № 4. С. 139–143.