Корректировщик истории. Три бестселлера одним томом
Шрифт:
Кухня. Слои рухнувшей штукатурки, обломки кирпича, смятая кастрюля. Металлическая раковина в углу обвисла на ржавой трубе.
– Кать, здесь нагажено.
– Ясное дело, с этим и безо всякой войны не замедлили бы. Ничего, не гимназистка. Обойдешь стороной.
Выбрались к лестнице. Перила опасно покачивались, Женька старался шагать ближе к стене.
– Евгений, дай сюда винтовку, – сердитым шепотом приказала командирша. – Тебе она вроде оглобли – только горб отягощает, а это, между прочим, заряженное оружие. Здесь война идет, если ты еще не понял. И
– Какая здесь война, – пробормотал Женька. – Здесь разруха и помойка жуткая.
Наставница лишь презрительно поджала губы, винтовку держала наготове. Крыс боится, что ли?
Из окна четвертого этажа перекресток казался узеньким. Дальше, по параллельной улице, на скорости пронеслась батарея 76-миллиметровых орудий. Немногочисленные прохожие смотрели вслед артиллеристам.
– Нашим чекистам поддержка, – пробормотала Катрин. – А вид отсюда неплохой. Смотри, и Госпром как на открытке.
Женька смотрел на огромный серый комплекс, высящийся вдали. Кубические здания-башни, соединенные в гигантскую дугу. Замок гипертрофированный, под стать Китайской стене. Но уважение сооружение внушало. Ничего себе при советской власти архитекторы размах брали.
– Надо же, – Катрин тоже смотрела с изумлением, – на фото как-то скромнее выглядит.
– Ты же здесь вроде бывала?
– Не отрицаю. Но на этот Днепрогэс сухопутный полюбоваться не довелось. Так уж исторически сложилось. Ладно, вернемся к нашим баранам.
Начальница пристально разглядывала перекресток. Женька тоже пытался представить улицу с немецкой бронетехникой и разгуливающими эсэсовцами. Хотя чего им разгуливать – будет ночь, они в тепло забьются пить дивный желудевый эрзац-напиток.
– Неясностей много, – сказала начальница. – Минимум два дома подходят под описание ночлега камрада штурмбаннфюрера. Этот твой тип в воспоминаниях писал, что там были мирные граждане, так?
– Чего это он «мой»? Он фашистский. Но вспоминал, что русские в доме были. Фрицы якобы им сахар давали в благодарность за приют. Но он мемуары кропал лет через двадцать после событий.
– То, что мемуары чаще всего по жанру фантастики числить нужно, я знаю, – проворчала Катрин. – Но тут уж приходится надеяться, что автор брехал с идеологическо-патриотическим уклоном, а в топографии и топонимике сохранял немецкую педантичность. Пошли вниз. Отсюда вид, конечно, хороший, но личный контакт с объектом нам удобней будет снизу начинать…
Лазила по развалинам начальница долго. И заваленный подвал осмотрела, и в соседний дом прошмыгнула, благо там всего две квартиры обитаемы оставались. Женька стоял на страже, поглядывал на улицу да слышал отдаленные вздохи артиллерийской канонады. За этот час по переулку прогромыхала одинокая заставленная бочками полуторка, но было слышно, как по соседней широкой улице Дзержинского прошла колонна пехоты.
В дверном проеме возникла Катрин:
– Иди сюда, товарищ толмач.
Поднялись на второй этаж. В квартире сохранилась дверь, правда, с выбитым замком,
– Предполагаю эти апартаменты отвести под переговорную. Как тебе кажется, удобно здесь по душам беседовать?
– Конечно, только вот… – промямлил Женька.
– Табуретку еще одну принести? – сердито поинтересовалась Катрин. – Ладно, найду что-нибудь.
– При чем здесь табуретка? Я насчет другого, – Женька ткнул рукой в сторону окна. – Ведь вплотную получается. Когда вы… когда мы штурмбаннфюрера брать будем, шум поднимется. И как с ним здесь разговаривать?
– Ты нюансов не уловил. Лучше нам без шума обойтись, – небрежно сказала Катрин. – Удирать со здоровым дяденькой на руках по только что захваченным противником улицам – занятие крайне утомительное. Мы, конечно, с этим Найоком справимся, но можем его немного помять. Товарный вид потеряет. Мужчины, знаешь ли, очень хрупкими бывают. На всю беседу и на охмурение у нас час отведен. Потом нужно или отпускать, или наоборот. Так стоит ли его тащить в укромную нору? Подстрелит кто-то ненароком, совсем уж глупо получится. К тому же беседа именно здесь, в шаге от своих, будет его психологически подстегивать и ломать. Очевидный выбор: или возвращаешься к своей машине и майорскому пайку, или умираешь на этом плесневелом диване.
– Почему на диване? – ошарашенно спросил Женька.
– Ну, можно под диваном. Наша уверенность должна на него подействовать. Мы же спокойно беседуем, ничего не боимся. И наплевать нам, что рядом часовые, самоходки и прочие эсэсовские прибамбасы. Так, товарищ Земляков?
– Так, – у Женьки внезапно зачесалась спина. – Кать, а у нас получится?
Наставница приподняла свою аккуратно расчеркнутую бровь:
– А мы разве за чем-то иным шли? Раз должно получиться, – значит, получится.
Самоуверенность начальницы, как ни странно, действовала успокаивающе. Катрин показала еще один наблюдательный пункт – на третьем этаже – и место, подходящее для огневого прикрытия, – в соседнем доме. Здесь требовалось чуть расширить пространство у окна и устроить еще одну амбразуру, обращенную в сторону улицы Чернышевского. Вдвоем осторожно переложили осыпавшиеся кирпичи, отодвинули исковерканный остов металлической кровати. С амбразурой дело не пошло – выломать раскрошившийся кирпич никак не получалось.
– Лом нужно, – вынесла вердикт деятельная сержантша. – Тогда дел здесь на пять минут. Да и на втором этаже полезно смотровую щель проковырять. Вся улица будет просматриваться и простреливаться.
– Мы же тихо решили брать? – робко напомнил Женька.
– Можем так, а можем этак. Свободный демократический выбор – гордость современного человечества, – Катрин посмотрела на подопечного. – Да не собираюсь я тебя за ломом посылать. Сама схожу, хотя это и унижает мое старшесержантское достоинство. Заодно чего-нибудь съестного попробую изыскать. Ты пока на третьем этаже посиди…