Корректор. Книга вторая: Птенцы соловьиного гнезда
Шрифт:
– Как ты попала в здание? – сдавленно осведомился Оса. Он действительно чувствовал непреодолимый ужас – ведь эта чоки, если она действительно чоки, наглядно продемонстрировала, что может прикончить его в любой момент. Чоки угрожает человеку смертью! Если бы он не знал о программах исследования по заказам Минобороны, он бы, наверное, свихнулся на месте. Но профессионализм уже брал свое, и теперь он лихорадочно просчитывал ситуацию.
– В здание? Очень просто, – женщина пожала плечами. – Один из твоих охранников оказался настолько любезен, что сам провел меня внутрь. Никому ведь и в голову не придет, что чоки может оказаться опасной, верно? Сначала провел, а потом прилег поспать – ведь охранники так устают на службе! – а потому не заметил,
– Ты действительно чоки? – осведомился Оса, пытаясь устроиться в кресле поудобнее.
– А тебе так важно знать? – осведомилась женщина. – Чоки я или нет, не имеет для тебя никакого значения, поскольку видишь ты меня в первый и последний раз в жизни. При повторной попытке захватить меня я сначала уничтожу оперативный отряд, а затем найду и прикончу тебя лично – это чтобы у тебя появилась прямая заинтересованность в деле. А потом мы передадим на телевидение и "Визагону" сегодняшние записи с ваших камер безопасности. Постарайся как можно более убедительно разъяснить последствия такого шага господину главному директору, если по какой-то причине он не домыслит их сам. А теперь всего хорошего, господин Оса. Удачи в наведении порядка.
Женщина выпрямилась и отошла от кресла. Подняв с пола пистолет, она небрежно сжала его в руке, превратив в бесформенный комок металла.
– И постарайся не объявлять общую тревогу, господин Оса, в ближайшие пять минут, – сказала она, бросая исковерканное оружие на колени директора. – Разумеется, если ты хоть как-то ценишь бюджет компании. А то ведь, знаешь ли, пенсии охранникам, покалеченным на службе, за счет корпорации полагаются очень даже немаленькие.
Она подмигнула и внезапно очутилась у дверей кабинета. Сейчас Оса успел ухватить глазом ее движение, но легче ему не стало. Ни один известный ему человек, не говоря про чоки, не мог двигаться с такой скоростью. Да что же она такое, в конце концов?!
– Прощай, господин Оса, – вежливо сказала женщина и выскользнула за дверь. Директор службы безопасности бессильно смотрел ей вслед.
В бытностью свою офицером СОБ он привык к тому, что даже тщательно спланированная операция может завершиться провалом на пустом месте. В конце концов, от мелких случайностей никто не застрахован. Но чувства, которые он испытывал сейчас, были ему в новинку. Не злость и раздражение от неудачи. Не страх перед гневом начальства. Не ярость на бездарных подчиненных. Нет, совсем не то. Беспросветное унижение – вот что он чувствовал сейчас. Второй раз за два дня его беспощадно выпороли, словно малолетнего ребенка, и хорошо хоть не публично. Выпороли – и он не мог даже сопротивляться!
Он не дурак и примет близко к сердцу приказ остановить охоту. В конце концов, чоки – всего лишь чоки, пусть и новейшая. Тем более что эта пресловутая Калайя наверняка не чоки, а просто играющая роль чоки актриса. Как она это делает? И зачем? Уже другой вопрос. Провокация "Визагона" с целью выставить их идиотами, или какая-то другая игра, сейчас неважно.
Но будь он проклят, если спустит тем, кто стоит за этой историей, испытанное унижение! Он будет идти по их следу до конца своей жизни, и однажды они крупно пожалеют, что не убили его сегодня. Потому что он сам такой ошибки не совершит.
06.16.849, огнедень. Крестоцин
Суд
Накануне, в перидень, Карину повесткой вызвали в офис окружного прокурора, где она битых три часа потратила на разговор с бесцветным молодым человеком с рыбьими глазами – не самим прокурором, а его помощником, назначенным для ведения дела. Он дотошно выспрашивал у девушки все подробности происшедшего. Судя по его вопросам, он и без того прекрасно знал всю историю, и Карина испытывала тщательно скрываемое раздражение из-за того, что ей приходится так бездарно тратить время.
Суд прошел как-то совсем буднично. В небольшом зале присутствовали два судьи, давешний помощник окружного прокурора, Карина, Панас, Тришши, несколько полицейских, а также четверо обвиняемых с адвокатами и родителями. Поначалу на скамьях расселось еще и десятка полтора репортеров, но помощник прокурора заявил, что по требованию жертвы преступления заседание объявлено закрытым, и приставы к облегчению Карины быстро вытурили их из зала.
После получасового выступления помощника прокурора, рассказавшего об обстоятельствах дела, Карину как пострадавшую опрашивали первой. Адвокаты наперебой задавали ей вопросы, долженствующие выставить их подзащитных в более выгодном свете, и Карина, мысленно пожав плечами, покорно соглашалась, что да, они действовали под принуждением, что они совсем не хотели ее бить, что после схода со сцены главаря они покорно легли на пол и не пытались оказать ей сопротивления… Однако когда в дело вступил помощник прокурора, она так же легко согласилась с тем, что Маами играл в похищении активную роль и безо всякой непосредственной угрозы заманил ее в ловушку. Странно – она практически ничего не чувствовала. Воспоминания о том давнем дне, когда она с Маами гуляла по городу, не стерлись из памяти, но воспринимались как нечто, случившееся с кем-то другим. Заминка возникла только в тот момент, когда один из судей удивленно переспросил, верно ли, что она сумела пробить блокировку ошейника. Вздохнув про себя, Карина согласилась, и, задав ей еще пару вопросов, судьи отпустили ее с миром.
После опроса Панаса и других полицейских судьи удалились в совещательную комнату и минут через двадцать появились с решением. С учетом того, что все обвиняемые активно сотрудничали со следствием, двое юнцов и девица получили по пять лет условно с десятилетним испытательным сроком и по восемьдесят тысяч маеров штрафа с отчислением половины в пользу пострадавшей. Их родители не сумели сдержать слез облегчения. Маами, признанный активным участником похищения, схлопотал семь лет тюрьмы с возможностью выхода на поруки через два года, а также сто пятьдесят тысяч штрафа. Что-то внутри Карины, иронически хмыкнув, подсчитало, что за ту ночь она, оказывается, заработала сто тридцать пять тысяч – за вычетом шести сотен на ремонт Парса, разумеется. Да уж, куда как выгоднее, чем интерном в больнице работать…
После суда, с трудом отбившись сначала от слезно извинявшихся родителей похитителей, а затем и от поджидавших в засаде репортеров (здесь Карину прикрыл Панас – спорить с громадным троллем-полицейским те не решились), она отправилась в больницу. Но на скамейке перед главным входом она уже издали заметила две знакомых фигуры.
– Добрый день, Кара, – приветствовала ее Бойра, поднимаясь. – Как прошел суд?
– Быстро, самое главное, – хмыкнула девушка. – Биката, как ты себя чувствуешь? Тебе еще рано из дома выходить.
– Уже пора, – качнул головой инженер. – Сил больше нет в четырех стенах сидеть. Кара, мы пришли попрощаться.
– Попрощаться? – глупо переспросила девушка.
– Да, Кара, – кивнула чоки. – Попрощаться. Биката достаточно пришел в себя, чтобы нормально перенести гиперсдвиг. Мы отправляемся в Третий лагерь. Мы уже попрощались с госпожой Докусинной и переправили вещи, хотя квартиру на всякий случай я оставила за собой… за Бикатой еще на два периода. Бикату мы долечим своими средствами, за него не волнуйся.