Коррозия
Шрифт:
Громов удрученно молчал.
– А скажите, любезный, вы, наверное, и о том свете в эти дни думали, коли так мечтали туда попасть? Расскажите мне, что это вы такое о нем думали?
Громов с удивлением взглянул на Рукоблудского, но после недолгой паузы проговорил:
– Да, думал, мои мысли были такие: на том свете встретить хочу Любушку мою милую и доченьку, к ногам их припасть и прощение вымолить, а там можно и в ад идти. А если нет на том свете ничего, то мне на этом тем более делать нечего.
– А не смущает ли вас следующий аспект, – развязно заметил Рукоблудский, – ведь самоубийцы самые грешники и есть, их даже на кладбище со всеми не хоронят, а души их прямиком в ад отправляются на
– Думал и об этом, – согласно кивнул Громов.
От восторга Рукоблудский чуть не подпрыгнул на своем стуле. Губы его растянулись в широкой улыбке.
– Неужели!? Да у вас прямо теория какая-то уже выработалась!
– Я об этом плохо знаю, я по совести сужу.
– Ого, это похвально. Только не надо, как это говорится в нашей атеистической литературе, переносить законы банальной логики на религиозный иррационализм. Вы давеча меня попросту доктором назвали. Я это ценю, – когда доктором зовут, значит доверяют. Я вам помогу, милейший, только помогу не совсем так, как вы от меня этого ожидаете. Будьте внимательны, ибо сейчас мы подходим к самой сердцевине нашего разговора. И попытайтесь понять, что все, что я сейчас сообщу вам, в наивысшей степени серьезно и не имеет никакого оттенка розыгрыша. Я представляю некие силы, некую организацию, весьма влиятельную и могущественную. Мы можем многое. Но, как и в любой организации, у нас есть свои недостатки и слабости. И главная наша слабость в нашей высокой духовности и недостаточной материальности, оторванности от реального мира. Вы только не подумайте, что мы – это какие-то там поэты, витающие в эмпиреях. Когда я сказал, что мы недостаточно материальны и оторваны от реальности, я никаких образных сравнений не использовал. Мы в прямом смысле не материальны, мы – духи. И обладаем всеми духовными атрибутами: памятью, волей, рассудком, эмоциями и тому подобными вещами. Но, увы, у нас, к сожалению, нет тел, и это в величайшей степени нас не устраивает. Вы, как существо, избалованное наличием тела и представить себе не можете, как прекрасно, как сладостно иметь свое тело! Какая в нем открывается бездна наслаждений и удовольствий, недоступных для бестелесного существа! Все то, к чему вы привыкли, что считаете обыденным и само собой разумеющимся, все, к чему все вы относитесь столь легкомысленно и даже попросту не замечаете, все это служит предметом нашего тайного вожделения и зависти. Мое предложение просто: вы уступаете нам свое тело, здесь и прямо сейчас, в обмен на это то, что понимаете вы под словом ад, полностью прекращает какие бы то ни было притязания на вашу душу.
Громов молчал и дико глядел на выписывающие невероятные кренделя губы Рукоблудского, живущие какой-то отдельной от лица жизнью. Да и что мог понять и ответить на подобное предложение убитый горем человек. В душе его царил полнейший хаос. Очевидно, Рукоблудский и сам прекрасно осознавал это, поэтому ждать ответа от своего собеседника не стал и с еще большим накалом в голосе продолжил плести какой-то несусветный и ни с чем не сообразный вздор:
– Конечно, чтобы согласиться на подобное предложение, необходимо изрядное мужество. Я понимаю: разносторонние связи с миром и честолюбивые мечты. Но ваши связи порваны и возврата к былому нет. То, что вы натворили дел, вы уже и сами осознали, иначе к психиатру бы не пришли. Дорога туда, где сейчас находятся души ваших близких, для вас закрыта. Поймите, вас ждет ад. Но если вы окажете нашей организации вышеназванную услугу, ни о каком аде речь не пойдет. Понимаете?
Громов не понимал. Нелепая, чудовищная информация не укладывалась ни в одну из мозговых извилин и откровенно не лезла в голову.
– Я же не прошу вечную, бессмертную душу, – даже с какой-то обидой
– Вы или сумасшедший или, или … черт! – выпалил Громов.
– Хе-хе-хе, – заблеял Рукоблудский, рот его сполз куда-то на бок к самому уху, – насмешили: «сумасшедший психиатр». А что касается черта, то, конечно, мы не черти. Так, выражаясь по военному, первый фронтовой эшелон, дети тени, я бы сказал утренней зари.
– Вы мне омерзительны, Рукоблудский, – проговорил Громов, – прощайте!
–До свидания, – осклабился Рукоблудский, – надеюсь, до скорого.
Громов шагнул к двери, но остановился и бросил через плечо:
– Вам уборка нужна, воняет здесь чем-то!
– Учтем, все ваши пожелания непременно учтем.
Не медля больше ни одной минуты, Громов вышел из странной квартиры с безумным хозяином. Но не успел он сделать и двух шагов по короткой лестнице, ведущей на улицу, как почувствовал, как нехорошо засосало под ложечкой, и тупая боль холодной жабой сдавила грудь. Это сердце, напитанное горечью и бедой последних дней, не вынесло беседы с мерзавцем и дало знать о себе. Громов сжал зубы и, стараясь не обращать внимания на боль, сбежал по лестнице, вырвался на улицу и опустился на заснеженную скамейку. От свежего, морозного воздуха и яркого солнечного света закружилась голова. Но боль в сердце начала слабеть.
– С вами все в порядке? – раздался рядом участливый голос прохожего.
– Да, спасибо.
Прохожий ушел. Громов зачерпнул пригоршню снега, отер им пылающий лоб, встал и торопливо пошел к автобусной остановке.
Глава 2
Нелепое предложение Рукоблудского, еще неосознанно для Громова, но уже успело внедриться в его мятущуюся душу, и найти слабое место в ней. Оно зародило надежду на встречу с женой и дочерью и на их прощение.
Тем временем автобус подвез Громова к воротам комбината. Понурив голову, он проскочил проходную, поднялся на второй этаж, где находилась лаборатория. Из-за двери доносился возбужденный голос Саши Бизюкина, молодого человека, пришедшего на комбинат недавно, но уже успевшего зарекомендовать себя ужасным карьеристом, сплетником и наушником директора.
– А вы слыхали, где наш заведующий был, когда его супругу с дитем того? – чуть не захлебываясь от переполнявшего его известия, шпарил Бизюкин. – У Таньки Барышевой из отдела сбыта. И пока он ее окучивал, его женку с дочкой того. В это же самое время. Во как. Но это строго между нами, товарищ Солтис. Чего молчите, товарищ Солтис? Да ну вас.
Громова, застывшего под дверью, словно кипятком ошпарило. То, о чем знал лишь следователь да сама Татьяна, а с сегодняшнего дня еще и Рукоблудский, теперь будет известно всем. Широко распахнув дверь, Громов вошел в лабораторию. Угреватая физиономия Бизюкина перекосилась от неожиданности. Тут же оставив своего слушателя, старого Солтиса, Бизюкин опрометью метнулся к своему начальнику.
– Здравствуйте! Мы вас и не ждали сегодня, – проглатывая слова, говорил он, – вас же Иван Иванович на целый день отпустил.
– А мне что, разрешения у тебя надо спрашивать, чтобы на работу прийти? – вспылил Громов.
Поняв, что сболтнул лишнее, Бизюкин прикусил язык.
– Ты Сашку не слушай, – подал голос Солтис, – городит невесть что.
Раньше Солтис сам был заведующим лабораторией, но с выходом на пенсию освободил должность и дорабатывал свой трудовой век обычным лаборантом. Для русского языка его латышское имя было так замысловато, что все звали его просто – товарищ Солтис.