Коррозия
Шрифт:
– Танюшенька, пусти детка, на голенькую на тебя посмотреть хочу.
– Отстань, черт, – решительно раздалось в ответ.
– Как ты сказала? Черт? Ха-ха-ха! – Громов засмеялся.
Еще раз он легонько дернул дверную ручку. Замочек хлипкий и слабый. Ничего не стоит сломать его с первого же удара. Но в глазах Громова вновь появилось сомнение. Он покрутил в руке нож, хмыкнул и кинул оружие на трюмо в углу прихожей, после чего побрел обратно в комнату. Минут через двадцать Барышева стояла перед тем самым трюмо, смотрела в зеркало, поправляла платье и расчесывала свои длинные кудри. Громов опять кружился рядом. Обняв ее сзади и, положив голову на ее мягкое плечо, засипел ей в ухо:
– Люблю тебя, Танька, ой люблю.
Не пытаясь освободиться от его объятий, она сказала:
– Отомстил
– О грехе не думай, Танечка, твой грех – пузырь на воде. Не знаешь ты, какие грехи бывают.
– Ты говорил, у тебя водка есть, налей.
– Ха-ха-ха, нету здесь водки, а если и есть, то не знаю где. Не тот я теперь стал, Танюша. Тех убитых не люблю, ха-ха-ха, тебя люблю!
Татьяна со страхом посмотрела на него, хотела отстраниться, но он не дал, а только еще крепче прижал к себе.
– Уходи домой, Танюша, одевайся и уходи подобру-поздорову, – зашептал он ей на ухо, – и о том, что сказала мне о той ночи, забудь. Слышишь, забудь! Эх, если б знала ты, куда влезла.
Он отпустил ее, отступил в сторону.
– Вот пальто твое, сапоги. Одевайся и уходи скорее.
Бросив заниматься прической и, видно, испугавшись скрытой угрозы, звучащей в его словах, она живо оделась. Он под локоть подвел ее к двери и почти вытолкнул вон, крикнул на прощанье:
– Не приходи сюда больше, слышишь, и обо мне не вспоминай!
Не дольше чем через четверть часа Громов и сам оделся и, забыв о трупе на кухне и о папке с секретными документами, отправился куда-то в каменный холодный лабиринт большого города, нырнул в ранние сумерки короткого зимнего дня.
Дальнейшие события, произошедшие с Громовым, были в высшей степени хаотичны, бессвязны и бестолковы. Даже крошечной толики смысла не смог бы отыскать в них не только умудренный прожитыми летами и не пораженный склерозом мозговых артерий муж, но даже и просто трезвомыслящий юноша.
Поэтому отметим всего лишь несколько главных деталей. После вышеописанных событий Громов отправился в ближайшее почтовое отделение, где получил весьма внушительный денежный перевод. Затем он направил свои шаги в один из самых дорогих ресторанов, где сначала вел себя вполне пристойно, но вскорости набрался, начал хамить, хватать за голые ляжки стриптизерш и злостно не реагировать на замечания охраны. После этого он был выведен из заведения под руки и брошен в ближайший сугроб.
Далее Громов был замечен еще в каком-то увеселительном заведении, но рангом пониже. Здесь он быстро нашел общий язык с двумя весьма доступными особами женского пола, с которыми сначала много пил, а потом заставил раздеться и в голом виде плясать на столе. Потом он тоже разделся и с неимоверным криком и хохотом заплясал вместе с ними, осыпая зрителей новенькими купюрами и отборной бранью.
Спустя некоторое время, оказавшись совсем в другом конце города с каким-то тоже пьяным капитаном, он палил из его табельного оружия по ночующим на березе галкам, но не попал ни в одну. Затем он предложил сыграть в русскую рулетку. На что капитан ответил категорическим отказом, мотивируя его тем, что пистолет системы Макарова меньше всего подходит для подобных игр.
После того, где-то потеряв капитана, он ходил по перилам высоченного моста над замерзшей рекой.
Вслед за этим, обливаясь слезами и зажав кулаками мокрые глаза, долго слушал слепого уличного гармониста, задушевно поющего что-то о вороне и малиновом звоне.
Засим, совсем раскиснув, он спал на чердаке, где будучи разбуженным, подрался с ватагой местных бомжей, принявших его за конкурента.
Через несколько часов после баталии он оказался в каком-то совсем уж низкосортном притоне в компании обширявшейся девицы, однако, очень подкованной в вопросах филологии и даже доподлинно знакомой с творчеством Эразма Роттердамского.
Где был он еще и что делал в эти дни неизвестно. Лишь на исходе четвертой ночи своих приключений он был застигнут нарядом милиции у парадного входа в здание городской администрации, еще закрытого по причине столь раннего часа. Без всякого уважения к отцам города Громов понуро мочился прямо на лакированную дверь, за что тут же и получил по спине резиновой дубинкой. Пытаясь откупиться от стражей правопорядка, он начал предлагать им деньги. Но сумма, оставшаяся при нем после всех его похождений, была ничтожна и смехотворна. Она не вызвала у милиционеров никакого энтузиазма и, хотя и была тут же изъята ими у задержанного, не повлекла за собой столь желаемого освобождения, а скорее наоборот: новый удар резиновой дубинкой, отправление в отделение милиции и заключение в обезьянник. Там Громов не стал заявлять о попранных правах и требовать адвоката. Он спокойно сел в уголок, оглядел помещение и, не заметив в нем никого, кроме дремлющего на соседней лавке грязного пьянчуги, твердо произнес: «Эй, здоровяк, поди сюда, кушать очень хочется». Спящий бродяга приоткрыл глаза, с опаской глянул на своего соседа по кутузке, но, поняв, что обращается он не к нему, свернулся калачом и еще сильнее вжался спиной в теплый радиатор. «Ишь ты, должно быть горячку поймал, – подумал бродяга, – каких только рож в этом городе не насмотришься. И на кой ляд мне этот город сдался? Нет, только весна придет, поеду я домой в деревню». Бродяга снова закрыл глаза и, стараясь не слушать соседа, разговаривающего с голыми стенами, уснул.
Глава 4
А что же стало с душой настоящего Громова? Как и обещал Рукоблудский, его душа, вылетевшая из тела, в ад не попала, но и в рай она не попала тоже. Она не получила ни встречи с близкими, ни их прощения. Душа так и осталась в маленькой квартирке психиатра, а потом, словно привязанная к своему бывшему телу, незримая полетела следом и далее неотлучно находилась при нем, была свидетелем всех преступлений и мерзостей, исполненных в эти дни новоиспеченным Громовым.
Однако душа во всех, так сказать, личностных отношениях осталась Денисом Громовым. Она сохранила способность воспринимать мир, хотя свет вокруг нее померк, краски поблекли, предметы сделались размытыми и лишенными четких очертаний. Звуки тоже стали глухими и неразборчивыми. Говорить душа могла, но издавала лишь тихое шептание. Весь груз неразрешенных горестей тоже остался при ней. Но теперь она была одна, никому не могла пожаловаться и ничегошеньки не могла исправить. Мало того, прилепленная какой-то неведомой силой к своему бывшему телу, она даже не была свободна в своем передвижении. Но и этого мало, – новый хозяин тела, который только один и знал, что душа рядом, два раза в день погружал в нее свои руки, чем причинял ей невыносимую боль и питал себя ее силой.
Оказавшись запертым в кутузке, субъект, обосновавшийся в теле Громова, впервые за все последние дни решил поговорить с душой.
– Привет, здоровяк. Как тебе в твоем новом положении? По-моему, немного необычно. Что скажешь? Я тебя обманул? Нисколько. Все по нашему уговору. В ад ты не попал и не попадешь, не беспокойся. А что касается рая, то мне, честно говоря, его планы в отношении тебя неизвестны. Мне как-то забыли о них сообщить. И скажу по секрету: я вот уже третью сотню лет подозреваю, что никакого рая нет. Чего сказал? Я тебе про рай рассказывал? – Громов почесал затылок. – Не помню что-то. Ты не грусти, подумай лучше о преимуществах своего положения: ты теперь невидим, а еще можешь летать, сквозь стены проходить, я тебя даже буду время от времени отпускать на прогулку, я твоих предшественников всегда отпускал. Слушай, я чего хотел спросить: как мне теперь тебя называть? Громовым как-то неловко, ведь это я теперь Громов. Ведь не может нас быть двое. Давай я тебя буду называть здоровяком, ты пока вон какой здоровый. А вообще ты сам подумай, сам себе имя подбери, мне потом скажешь. А я посплю. Устал я, хотя твоя душевная поддержка мне очень помогает. Ну, спокойной ночи.
Громов растянулся на лавке, подложил под голову кулак и тут же уснул. Душа, зависшая под потолком и, наконец, получившая некоторое подобие покоя, тоже начала впадать в сонное оцепенение.
– Господин Громов, – вдруг послышался чей-то едва уловимый шепот, – господин Громов.
Душа встрепенулась, осмотрелась по сторонам. Никого.
– Господин Громов, – шепот не умолкал, – я здесь, рядом с вами.
Душа еще раз внимательно осмотрелась и, наконец, заметила крохотную тень, размером с тощую крысу.