Корсар и роза
Шрифт:
Она могла бы перенести свои трапезы в малую гостиную или даже в спальню, но вместо этого налагала на себя ежедневную епитимью, обедая и ужиная в парадном зале, не в силах расстаться с отчаянной, противоречащей разуму теплящейся надеждой на чудесное воскрешение прошлого. Вновь и вновь она возвращалась мыслями к рождественским праздникам, когда вместе с детьми устанавливала на комоде ясли, символ рождения Христа, вспоминала, как они обмывали университетский диплом Спартака, как праздновали помолвку Миранды с Джулиано Серандреи.
Лена с мучительной
Она села во главе стола в полном одиночестве. Белая льняная скатерть, посуда тонкого фарфора, серебряные приборы с черненым узором, хрустальный кувшин с водой и белая дамасская роза в вазочке: такова была сервировка для горсти риса и пары листиков салата. Ее диетолог разрешал ей съесть за ужином кусочек домашнего торта, но она чаще всего отказывалась от этой привилегии, так как почти утратила вкус к хорошей кухне.
Лена включила телевизор, чтобы послушать новости. Центральная тема выпуска не менялась в течение нескольких недель: это был репортаж из зала суда, где слушалось громкое дело ее сына Джованни и ее зятя Бруно, замешанных в политическом скандале, связанном с многомиллиардным оборотом компании «Рангони Кимика».
В объективах телекамер появился Джованни, переступавший порог дворца правосудия в сопровождении своих адвокатов.
— Доктор Рангони, сегодня суд будет задавать вам вопросы относительно доли прибылей, отчисляемой в черные кассы политических деятелей. Как вы намерены защищаться? — спросил один из телерепортеров.
Старая дама внимательно вгляделась в лицо сына. Оно показалось ей спокойным, и точно так же прозвучал его голос, когда он отвечал журналисту:
— Мне некого и нечего защищать. Даже себя самого. Финансовые корпорации хотят раздела нашего пирога. Если у них получится, пусть забирают.
— Значит, вы не будете защищаться? Но вы намерены рассказать, что произошло после смерти вашего шурина Джулиано Серандреи? — не отставал репортер.
— Я бы охотно это сделал, если бы знал. Есть такие вещи, которых ни я, ни вы, ни судьи никогда не узнают.
— Значит, все-таки есть секреты, не выдерживающие света дня? — продолжал журналист.
— Есть злодейства, не поддающиеся описанию. Но их совершили не мы, — бросил Джованни напоследок.
Маддалена выключила телевизор.
— Молодец, мой мальчик, — с гордостью прошептала она сама себе.
Служанка, подавая на стол десерт, доложила, что из Форли прибыл монсеньор Сальвати.
— Вечно он тут как тут, стоит мне сесть за стол, — проворчала Маддалена. — Не хочу его видеть. Отошлите его, — приказала она.
С тех пор как их предприятия начали
Пожилая синьора все еще помнила, с каким негодованием обрушился на нее старый прелат, когда она призналась ему на исповеди, что не живет с мужем.
— Ступай в ризницу и подожди меня. Сейчас я не дам тебе отпущения грехов, — приказал он.
Она покорно отправилась дожидаться окончания мессы в прохладном, пахнущем ладаном и древесиной полумраке ризницы, среди церковных облачений и фигур святых с обращенным к небу взором.
Священник бурей ворвался в помещение и принялся осыпать ее проклятиями.
— Ты не святая девственница! Ты просто полоумная девка, и у тебя еще хватает наглости выгонять этого несчастного на чердак. Брак, да будет тебе известно, есть священное таинство, и если ты его не уважаешь, то совершаешь смертный грех. Так вот чему тебя учат книжки, что дает тебе кузнец? — Он размахивал руками и мерил комнату длинными шагами, черная сутана так и ходила волнами вокруг его тощей фигуры. — До тех пор, пока не начнешь выполнять свои супружеские обязанности, не смей и носа показывать на исповеди, потому что отпущения грехов я тебе не дам. А теперь — вон отсюда! Долой с глаз моих!
Он выгнал ее, пылая гневом.
Лена пошла к дверям с виновато склоненной головой, но, когда она была уже на пороге, дон Филиппо схватил ее за руку и проговорил участливым тоном:
— Я понимаю, Тоньино не может пробудить в женщине великую страсть. Но его душа прекрасна, уверяю тебя. Вместо того чтобы забивать себе голову всяким книжным вздором, попробуй прочесть, что написано в твоем сердце. И тогда ты поймешь, что вышла замуж за прекрасного человека. А теперь ступай с миром, и да простит тебя господь, как я тебя прощаю.
На длинном жизненном пути ей встречалось немало священников. Монсеньор, просивший сейчас о встрече с ней, принадлежал, по ее мнению, к наихудшей категории. Он вел жизнь аскета только для того, чтобы всем тыкать в лицо своей святостью, рекламировать ее в газетах и на телевидении, как выставляет свои прелести напоказ какая-нибудь кинодива.
— Отошлите его, — повторила она служанке.
— Я уж чуть было не отослала его, синьора. Сказала, что вы устали и не сможете его принять. Но он так настаивал, что у меня духу не хватило, — с тяжелым вздохом призналась горничная.