Кошачье кладбище
Шрифт:
— Уже очень поздно, Луис.
— А мы на машине. Ну, пойми, Рейчел, ведь она этого праздника месяц дожидалась.
— Ну, что с вами поделать… — сдалась мать, и Элли обрадовалась еще больше. — У Нормы ничего опасного?
— Кажется, обошлось. — Луис хоть и устал, но был доволен. — Сердце немного подкачало. Ей нужно поберечь себя, все-таки семьдесят пять, в таком возрасте надо понимать, что козочкой уже не попрыгать.
— Как удачно, что ты рядом оказался. Божий промысел.
— А мы с удачей накоротке, — улыбнулся Луис. Подошла
— Готова! Пойдем скорее! Ну, пойдем же!
Через час он привез дочку и полмешка гостинцев домой. Элли хоть и упрямилась, не хотела возвращаться, но, скорее, для вида — ее сморила усталость. Еще в машине она озадачила его внезапным вопросом:
— Пап, а миссис Крандал стало плохо из-за меня? Потому что я не хотела брать яблоко с мякушкой, да?
Луис удивленно и даже испуганно взглянул на дочь: откуда у нее такая странная мысль, прямо язычество какое-то. Вроде гадания на ромашке «любит-не-любит». Или бабы с пустыми ведрами навстречу, или черная кошка… Невольно вспомнилось Кошачье кладбище, могилки расходящимися кругами. Смешно, хотелось убедить самого себя. Но не получилось.
— Нет, милая, не потому. Когда ты прыгала и выла с «привидениями» на кухне…
— Это не привидения, это — близнецы Баддинжер.
— Ну, хорошо. Так вот, пока вы там резвились, мистер Крандал сказал мне, что у жены давно уже грудь побаливает. Скорее, наоборот, из-за тебя и твоих друзей нам удалось ее спасти. Во всяком случае, все могло бы обернуться хуже.
Теперь уже Элли испуганно посмотрела на отца.
— Да, дочка, ей был нужен врач. А я — врач. И оказался у Нормы дома только благодаря тебе, этому празднику.
Элли надолго задумалась, потом кивнула и уверенно сказала:
— Она, наверное, все равно умрет. У кого сердце болит, те умирают. Немножко поживут, а потом раз — и все!
— Откуда ж ты такой премудрости набралась?
Элли только пожала плечами, это ж его характерный жест, с радостным удивлением отметил Луис.
Дочь благосклонно разрешила ему нести ее мешок с гостинцами — это ли не высокое доверие! Луис задумался: при мысли о смерти Чера дочь едва ли не в истерику впадает, а мысль о смерти бабушки Нормы оставляет ее спокойной, эта смерть для нее нечто естественное, само собой разумеющееся. Как это она сказала? «Немножко поживут, а потом раз — и все!»
На кухне пусто, слышно, как Рейчел возится наверху. Он поставил дочкин мешок с добычей.
— Нет, совсем не обязательно умирают! У Нормы приступ был не сильный, и мне удалось сделать все необходимое. Думаю, сердце у нее не очень пострадало.
— Ну и что? — перебила его Элли и едва ли не весело продолжала: — Но она старая и все равно скоро умрет. И мистер Крандал тоже. Пап, можно мне перед сном яблоко?
— Нет. Иди чистить зубы. — И Луис проводил ее задумчивым взглядом.
И КТО ТОЛЬКО ПОЙМЕТ ДЕТИШЕК?
Уложив детей, Рейчел и Луис улеглись и сами.
— Лу, а Элли очень испугалась? Расстроилась? — тихонько спросила Рейчел.
Нет, подумал Луис. Наша дочь знает, что старики умирают один за другим, как и то, что кузнечика нельзя мучить… как и то, что, если оступишься на тринадцатом прыжке через скакалку, лучшая подруга непременно умрет… как и то, что могилки на Кошачьем кладбище выложены кругами, и каждый круг все меньше и меньше…
— Ни капельки! — ответил он. — Она держалась молодцом. Давай спать, Рейчел.
В ту ночь, когда Криды крепко спали у себя дома, а Джад Крандал бодрствовал у себя, ударил мороз. Поутру разгулявшийся ветер сорвал последние, уже некрасивые, бурые листья с деревьев.
Ветер и разбудил Луиса. Спросонья он приподнялся на локтях, прислушался. На лестнице послышались шаги, медленные, тяжелые… Неужели вернулся Паскоу?!! Прошло два месяца… Сейчас откроется дверь, и Луис увидит полусгнивший труп. Шорты поросли плесенью, кое-где обнажились кости, мозг превратился в слизь. Лишь в глазах останется жизнь, сатанинский блеск. Говорить Паскоу сейчас не будет — голосовые связки уже сгнили… А глаза… глаза будут манить, звать за собой.
— Нет! — выдохнул он. Шаги замерли.
Он поднялся, подошел к двери, распахнул… Все внутри сжалось от страха. Страхом полнился и взгляд, но губы сжаты твердо и решительно. Паскоу, наверное, стоит, воздев руки, точно дух давно покойного дирижера вот-вот скомандует невидимому оркестру, и грянет вступление к «Вальпургиевой ночи».
Ничего и в помине нет, сказал бы Джад. Лестничная площадка пуста… Ни звука, только воет ветер. Луис вернулся в спальню и быстро уснул.
21
Назавтра он позвонил в Медицинский Центр. Состояние Нормы все еще считалось «критическим». Луис знал, в первые сутки после сердечного приступа иного врачи и не говорят.
Зато доктор Уайбридж, лечивший Норму много лет, обнадежил:
— Я б это даже микроинфарктом не назвал. Не осталось и следа. Доктор Крид, Норма этим вам в первую очередь обязана.
Поддавшись настроению, дня через два Луис наведался в больницу с цветами. Норму уже перевели в общую палату — это хороший признак. С ней был Джад.
Старушка ахнула, обрадовавшись цветам, нажала кнопку звонка, вызвала сестру, попросила поставить букет в вазу. Послала Джада за водой, указала, какие цветы куда поставить. Вазу водрузили подле кровати на тумбочке.
— Ну, теперь моя старушка в одночасье поправится, — с прохладцей заметил Джад, в третий раз — по указанию Нормы — перебирая букет.
— Не ворчи, Джад.
— Не буду, женушка, не буду.
Наконец, отважившись, Норма взглянула на Луиса.
— Спасибо вам за все, — с неподдельной застенчивостью, и оттого еще более трогательно, произнесла она. — Джад говорит, я вам жизнью обязана.