Кошачье шоу
Шрифт:
Впервые Темпл вдруг подумала, что затейливый «Серкл-ритц» спроектировали и построили сорок лет назад, в надежде, что придут более спокойные времена, когда преступности не будет. Эти изолированные маленькие холлы перед дверьми должны были нести дополнительную защиту, хотя на самом деле могли оказаться ловушкой.
Возле звонка Темпл заметила бежевую карточку в медной рамке. Это была перевернутая визитка «Контакт», на которой шариковой ручкой было написано: «Мэтт Девайн». Четко отмеренные печатные буквы, явно написанные кем-то
Она позвонила в звонок и удивилась, услышав доносящийся из глубины квартиры звучный «дин-дон». Во всех квартирах звонок был один и то же, за исключением пент-хауса Электры. Выглянул Мэтт, взъерошенный, в бежевой футболке, «бермудах» и с босыми ногами.
— Ты спал? — виновато спросила Темпл.
— Нет, но я… ммм не ложился до семи утра, — он посмотрел на свои часы. — Мы договаривались позаниматься? Не сомневаюсь, что я забыл…
— Нет, нет. Я сегодня все равно не готова строить из себя ниндзя. Мне просто стало любопытно…
Он сделал пару шагов назад, открывая дверь шире, казалось, что неохотно:
— Заходи. У меня тут нет ничего особенного, точнее даже, я не сделал ничего особенного с этой квартирой.
Темпл переступила порог, ощущая всю важность момента. Жилище человека может многое рассказать о его хозяине.
Она огляделась вокруг, стараясь не показывать виду, что осматривается. Простота убранства, вернее — отсутствие такового, окатило ее, словно горячей волной: голые деревянные полы, голые французские двери и окна, старый диван без подушек. Неумело прикрученные к стене небольшие книжные полки, в основном без книг. Ящики, служащие столом и просто составленные вместе тут и там.
— Я не привык сам декорировать помещения, — уныло пожал плечами Мэтт, оглядывая свой дом, который больше напоминал пустой склад. — И к тому же, я не знаю, сколько еще пробуду в Вегасе.
Темпл старалась не выглядеть пораженной. Конечно, Мэтт останется! Она слишком интересовалась им, чтобы он мог вот так просто бросить ее и съехать. И разумеется, ее чувства и желания не зависели от того, что он хочет или собирается сделать.
Когда она зашла в комнату, точь-в-точь как ее собственная, только более пустую, ее неожиданное разочарование не было связано с неустроенностью интерьера, а скорее с тем, что он не отражал в себе его хозяина и был Табула Раса, отбрасывающей Темпл обратно к ребусу и великой непредсказуемости столь интересного ей предмета.
— Располагайся, — указал Мэтт на диван, благоразумно обитый материалом в черно-бежевую клетку, чтобы скрывать пыль, грязь и поношенность. Потом поправил себя: — То есть, садись.
Сам он присел на пару составленных вместе деревянных ящиков.
— Мне так неудобно, что я беспокою тебя, но меня кое-что ужасно тревожит, и я не вижу выхода.
— Что? — спросил он, тотчас же заинтересовавшись. Проблемы его не пугали, они даже наоборот служили ему спасительным
— Я знаю кое-что об одном человеке, что никто больше не знает, — ответила она, понимая, что говорит ужасно по-детски.
— И ты пытаешься решить, затеять ли шантаж или нет? У нее не было настроения шутить.
— Я пытаюсь понять, должна ли я оставить этот секрет только для себя или нет.
— А почему твое знание так обременительно?
— Потому что оно касается кое-кого из окружения Бландины Тайлер.
На лице Мэтта теперь бушевали догадки: оно волновалось, словно вода под действием ветра.
— Обычно ты обличаешь что-то, а не скрываешь. К чему вдруг такая перемена?
— Это… очень личное. Человек просто поделился со мной, потому что я случайно оказалась рядом в критический момент.
— И это дало трещину в твоей любви к раскрытию преступлений?
— Я не профессионал, Мэтт. Я даже не отчаянный любитель. Я ничего не могу поделать, раз я продолжаю… находить улики и узнавать что-то о людях. Но это все так мало и неправдоподобно.
— Ничего, что связано с возможным убийством, не может быть неправдоподобным.
— Я знаю. Вот почему влипнув во что-то, можно оказаться в такой большой беде. А этому человеку столько бед учинили.
Его карие глаза вдруг стали настолько холодными, насколько это было возможно при их теплом сиянии.
— Нам всем причиняли боль, — пробормотал он, словно думая о ком-то другом, а потом печально добавил: — Начиная лет с трех, — его взгляд скользнул обратно к Темпл и был напряженным и полным решимости. — Слушай, я в такой же ситуации, что и ты. Только мое молчание касается профессиональной стороны. И мне все еще очень нелегко из-за этого.
— Тебя кто-нибудь исповедовал?
— Ну, в манере разговоров. Это неофициально, но с этической точки зрения мои руки связаны. Я думаю, что так и буду сидеть, сложа их.
Темпл почувствовала, что глаза ее округлились, а голос стал тише:
— Мэтт, ты думаешь, мы говорим об одном и том же человеке?
— Сомневаюсь, — сухо ответил он. — Но ты пробудила во мне ужасное любопытство. Кто же, интересно, тебе доверился? Это не была исповедь, Темпл. У тебя есть свобода совести и гражданский долг, или инстинкты…
— Или любопытство, — закончила она нервно. — Зачем люди рассказывают мне секреты?
Он рассмеялся на ее недовольство:
— Потому что не похоже, что ты можешь им навредить.
— Но это может сделать меня самым опасным для них человеком.
Мэтт кивнул:
— Давай надеяться, что никто из исповедовавшихся тебе не узнает об этом, особенно, если твои подозрения не беспочвенны.
— Ох, я не знаю. Похоже, что последнее время я многое делаю неправильно.
— Почему ты так говоришь?