Кошачья голова
Шрифт:
Мама быстро вытерла глаза. Я растерялся. Не знал, что делать, как утешить. Взять, как сестра, маму за руку, обнять? Чтобы у нее сработала ассоциация? Поэтому только спросил тихо:
— Вы больше не пойдете туда?
Мама выпрямилась, лицо ее приняло решительное выражение.
— Конечно, пойдем. Пусть для твоего отца справку выпишет, что Алина здорова. Пусть еще раз скажут, что с ней все в порядке. А скажут мне провериться, я пойду. Пусть лучше я окажусь полоумной, чем моя девочка. Пусть лучше так...
— Мам, но я ведь тоже вижу. Я первый же увидел... И Алина... Она сказала,
— Вот врет, сволочь. Ничего она там не делала, к счастью. Может, боится врачей. Тогда мы тем более пойдем еще раз!
Мамин телефон неожиданно заорал корабельной сиреной. Она всегда этот рингтон ставила на важные номера.
— Ой, из поликлиники, — почему-то шепотом сообщила она, посмотрев на экран, и тут же ответила.
Я не слышал, что ей говорили, но мамино лицо из напряженно-взволнованного стало сначала недоумевающим, потом тревожным, потом будто постарело сразу.
Невролог, к которому сестра была записана на следующий прием, попал в аварию. Прием переносился на неопределенное время, потому что ситуация была совсем плохая. Конечно, маме особых подробностей не рассказали, хотя медсестра у нас в поликлинике болтливая. Но мы-то поняли.
Наплевала на рукав.
Мама глубоко вздохнула и пробормотала:
— Так, мыслим позитивно. Хорошо хоть, у нее жениха нет, а то бы точно бросил. А ей дополнительные переживания ни к чему.
Я на секунду даже дар речи потерял. Понятно, что она это себе говорила, но что за фигня?
— Ты вообще о чем сейчас, мам?
Она как-то суетливо вскинула на меня глаза и ответила скороговоркой, с той же интонацией и тем же выражением, с каким говорила обычно отцу, чувствуя себя виноватой, но защищаясь:
— Ой, ладно. Ой, все. Как есть, так есть.
Логика покинула чат. Единственный позитив — что жених не бросил Алину только потому, что его нет. Ну да, отчего ж не порадоваться, что она не связалась с уродом, готовым сдристнуть при первой проблеме. Может, нам еще праздник устроить по этому поводу?
Всего этого я, конечно, матери не сказал. Забрал из прихожей рюкзак и потащился в гостиную, чтобы немного поиграть в телефоне, а потом сделать уроки. Правильнее, конечно, наоборот, но мне нужно было слегка успокоиться.
Сестра уже сидела там, смотрела на планшете фильм, отгородившись от всего мира наушниками. В этой скрюченной, позе, съежившаяся, она была сейчас такой маленькой и несчастной. Меня больно кольнуло воспоминание — что же я сотворил с ней из-за этого дурацкого планшета? Это же моя родная сестра, Алина, и никто другой. Ее я не боялся и ничего, кроме искренней жалости и сочувствия, к ней не испытывал. И сестру было жалко, и маму, и... И себя.
Я тронул сестру за плечо, но она дернулась, будто я ее ударил. Потом вытащила наушники, захлопнула планшет и, глубоко вздохнув (я напрягся), тихо сказала:
— Прости, я... Я не ожидала. На нервах вся.
Сказала своим обычным голосом. Алининым.
— Ты чего врачу ничего не рассказала?
Сестра смутилась. Противно хрустнула суставами пальцев, но я на это не отреагировал. Понятно, что не нарочно.
— Слушай, Егор. Я струсила. Понимаю, что маму подставила. Но дико испугалась, сама не знаю чего. Как горло перехватило. — Сестра поймала мой взгляд и поспешила уточнить: — Нет, это не она.
Я собрался с духом, чтобы уточнить, потому что боялся спровоцировать новый приступ.
— А эта... Ничего не делала? Ты слышала, что она мне сказала?
Сестра сморщилась, побледнела:
— Не знаю. Не всегда. Я ее ненавижу, себя ненавижу. Почему это именно со мной? Что я такого сделала?.. Что она тебе сказала?
— Что плюнула врачу на рукав.
Сестра не успела ответить. Лицо ее немедленно приняло хитренькое выражение, губы утончились, и Палашка гаденько захихикала:
— Дурачина, дурачина! Так ему, так ему! Руку оторвало! Ха-ха-ха! Машиной-то — чик! А вот, а вот, а вот. Йой, ёшки- ёшки-ёшки-йой! А я ему поплювала. Ишъ какой, ишъ какой. Тпру-у, пру-у. Нет, говорит, никакой Палашки. Вот ему, вот ему! Полежит, подумает, каково ему без руки. Бз-з-з! Бз-з-з! Каково это — Палашки нетути! А вот, а вот, а вот!
— Пошла вон, тварь, — прорычал я тихо, чтобы мама не услышала.
Она же убеждала меня (и себя), что это просто у сестры подростковый кризис, что это все равно наша Алина. И Палашка — тоже наша Алина, поэтому нельзя относиться к ней иначе, чем обычно. Но я отлично знал, что Алина — это Алина, а Палашка — это Палашка. И никогда я Палашку не буду считать за свою сестру. Потому что есть Алина, а есть паршивая икотка.
Не знаю, действительно ли икотка послушалась меня или нарочно затаилась, чтобы насладиться тем, что Алине предстояло услышать.
— Что с ним, Егор?
Это опять была моя сестра. После каждого приступа ее лицо будто теряло все краски, кроме синей и черной. Даже синяки под глазами появлялись, словно ее кто-то отлупил.
Говорить или не говорить? Она все равно рано или поздно узнает. Надо сказать.
— Он в аварию попал. Только я не знаю подробностей, конечно. Эта говорит, что руку оторвало и он в коме.
Лицо сестры сморщилось, но я напрасно напрягся. Она просто заплакала, уткнув лицо в ладони, как самый обыкновенный человек. Как самая настоящая Алина.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Как всегда в такой ситуации я ощутил растерянность и полную беспомощность. Вот что мне делать? Частенько я изо всех сил хлопал сестру по плечу с воплем: «Забей, братан!» Сводил все к шутке. Но сейчас это казалось неуместным.