Шрифт:
Весенний паводок, обещанный еще на прошлой неделе, снова откладывался. Еще в три часа, когда она была на работе, подул северный ветер. Нагнал снеговых туч, и к десяти вечера город начало посыпать снежной крупой. Она нервно молотила о стекло, засыпала оттаявшие дворы и пешеходные дорожки. Ветки тополей, разомлевшие под полуденным солнцем и
Обычно-то он вел себя предерзко, вышагивая по отливу и постукивая клювом по стеклу, чем приводил в состояние нервного ступора ее кошку. Та могла часами сидеть на подоконнике и наблюдать за наглым воробьем, время от времени возмущенно мяукая.
Оля зябко поежилась, плотнее запахнулась в бабушкину пуховую кофту, удобнее перехватила кошку Мусю и вернулась с ней на диван.
– Выходные пропали, Муська, – пожаловалась она кошке, забираясь с ногами в угол дивана, заваленного маленькими лохматыми подушками. – Собирались с тобой за город, и что теперь? Теперь не проеду! Теперь станем сидеть дома, читать книжки, смотреть телевизор и… И скучать!
Муся перспективу остаться дома с хозяйкой восприняла благосклонно. Она тут же свернулась клубком на диване у Олиного живота, прикрыла глаза и ровно задышала. Нет, она все же успела возмущенно фыркнуть, когда услышала «скучать».
Кому, как не ей, знать, что с ее хозяйкой не соскучишься. Кому, как не ей, знать, что если той не удастся выбраться из дома, потому что не любила она водить машину в непогоду, так вот если не удастся выехать за город в шумное драчливое общество ее племянников, то она тут же всех переманит к себе.
Понаедут, разорутся, все перевернут вверх дном. Станут приставать к Мусе, дергать за хвост и уши, таскать ее посуду по всей квартире и заставлять ее есть все подряд. Да Муся бы с радостью провела эти пару дней на этом диване возле Олькиного живота. Хотя живота-то практически не было, кости одни! Вот у Олькиной сестры, там да, там живот был славный – большой, пухлый, мягкий. Муся обожала на нем лежать и подремывать. Ах, если бы не ее дети – два сопливых, вечно орущих близнеца Кеша и Гоша, – можно было бы считать, что жизнь удалась. Они да еще эта наглая мохнатая птица, которая каждый день дразнила ее.
Ну ничего, сейчас ей очень плохо. Очень холодно и неуютно в чужом гнезде, продуваемом насквозь. В чужом жилье всегда неуютно. Всегда! В этом Муся была уверена на все свои кошачьи сто процентов.
Странно, как мирится с этой участью соседская Таврия? Так будто бы называл этот странный человек безучастную ко всему, безобидную молчаливую таксу, недавно поселившуюся в квартире напротив. Как она может мириться с тем, что ее впихнули на старости лет – а такса была старенькой – в чужой дом, в чужой ошейник, да еще в чужие руки?!
Это ведь только ее наивная хозяйка Оленька продолжала верить, что старая молчаливая такса – это Таврия, принадлежавшая Марии
Такс подменили! Ту, которую наглядно таскали за поводок по их двору, когда-то называли совсем другим именем. А Таврия куда-то подевалась! Подевалась вместе с ее хозяйкой! Хотя этот странный человек, очень неприятно пахнувший и злобно косившийся на Мусю, утверждал, что Мария Петровна уехала в санаторий куда-то в Карпаты. И попросила его пожить у нее и присмотреть за ее собакой.
Может быть, Мария Петровна и уехала, Муся не могла знать. Может, и лечилась где-то, дышала чистым горным воздухом, кто спорит? Но зачем устраивать эту аферу с собакой, извините?! Кому-кому, а Мусе-то доподлинно известно, что Таврия всегда пахла хорошо. Она пахла точно таким же шампунем для домашних животных, которым купала Оля и Мусю. И еще они дружили с Таврией. Тесно дружили. Всегда, встречаясь на лестничной клетке или на улице, терлись друг о друга носами, говорили на своем кошачье-собачьем языке. А эта старенькая такса, присвоившая себе имя Мусиной подружки, была к ней абсолютно равнодушна. И языка ее не понимала! И пахла премерзко. Так пахло под лестницей в доме у Олиной сестры, где та хранила всякие химикаты. Муся не любила туда ходить.
Ладно, взрослые люди разберутся, как всегда говорила Оля своим племянникам. Пусть и разбираются, куда подевались вдруг Мария Петровна и ее собака. И почему этот странный дядька с противными злыми глазами вдруг поселился здесь и притащил с собой чужую таксу.
– Спишь, Муська? – Олина теплая ладошка легла ей между ушками и нежно погладила. – Не спи, поговори со мной!
Мусе пришлось приоткрыть один глаз.
– Знаешь, что я думаю… – Оля довольно кивнула. – Я думаю, что Мария Петровна никуда не уезжала.
Муся тут же поставила обмякшие было уши торчком.
– Что-то не вяжется как-то. Почтальонша говорит, что за пенсией Мария Петровна не приходила накануне отъезда, а деньги-то были уже в почтовом отделении. И вдруг она уехала. Странно… И с Таврией что-то творится неладное. Она как будто… будто неживая. И почти не подходит ни к тебе, ни ко мне. Может, обиделась? Что скажешь, Муся?
Муся вздохнула и тут же чихнула, вспомнив странный запах, исходивший от таксы. Странно, что Оля его не чувствует. Им, кажется, весь подъезд провонял. А чем в соседской квартире воняет, можно только представить!..
– Левонид, это тебе!
На склоненную макушку Лени Семенова опустился бумажный самолетик. Он поймал его как раз в тот момент, когда тот заскользил к лопаткам. Хотел выбросить в корзину для мусора, но потом обнаружил, что самолетик исписан ровным почерком.
– Это что? Саш, это что такое? – вытаращил Леня голубые глазищи на коллегу, развалившегося в рабочем офисном кресле напротив. – Это же заявление, Саня!
– Ну да, заявление. Я и говорю, что это тебе. – Тот скроил кислую морду, покивал на бумажку в руках товарища. – Ты сначала прочти, прежде чем возмущаться-то.