Кошка
Шрифт:
– Вы отворили, по крайней мере?
– Да, господин Ален! Это молодая госпожа в своём автомобиле…
Он возвёл горе полный ужаса взор, втянул голову в плечи, точно с небес посыпался град, и поспешил прочь.
«Вот так переполох! Не худо бы одеться… Глядите-ка, на ней новый костюм…»
Камилла увидела его и без особой поспешности шла прямо к нему. С какой-то весёлой горечью, которую чувствуют порой люди в несчастье, Ален подумал мимоходом: «Надо полагать, обедать приехала…»
Слегка, но искусно подкрашенная, осенившая глаза чёрными ресницами,
– Извини меня, я похож на слишком быстро растущего мальчишку… Но мне кажется, мы не уславливались встретиться утром?
– Нет, просто привезла тебе твой большой набитый битком чемодан.
– Это уже лишнее! – досадливо воскликнул Ален. – Я сегодня же послал бы за ним Эмиля…
– Уж этот Эмиль!.. Я давеча хотела передать ему чемодан, так этот старый дурак пустился наутёк, точно от зачумлённой… Я оставила его у ворот…
Лицо её покраснело от гнева, она прикусила себе щёку. «Многообещающее начало», – подумал Ален.
– Весьма сожалею. Да ты ведь его знаешь… Послушай, – решил он вдруг, – пойдём-ка на бересклетовую поляну, там будет спокойнее, чем в доме.
Он тотчас пожалел о своих словах, ибо бересклетовая поляна – небольшое окружённое подстриженными деревьями и обставленное плетёной мебелью пространство – служила некогда прибежищем для первых тайных поцелуев.
– Подожди, веточки стряхну. Зачем портить такой красивый костюм? Первый раз вижу его на тебе…
– Он совсем новый, – молвила Камилла с глубокой печалью в голосе, словно объявила: «Он умер».
Озираясь, она села бочком. Две круглые арки, одна напротив другой, размыкали кольцо зелени. Алену вспомнилось одно признание Камиллы: «Ты представить себе не можешь, как я робела в твоём чудном саду… Я приходила туда, как деревенская девчонка приходит в парк особняка поиграть с барским сыном. А между тем…» Одним словом она испортила всё, этим «между тем», намекающим на благополучие фирмы по производству машин для выжимания белья сравнительно с приходящим в упадок делом семейства Ампара.
Он заметил, что Камилла не сняла перчатки. «Ну, эта предосторожность против неё же и оборачивается… Не будь перчаток, я, может быть, и не вспомнил бы о её руках, о том, что они сделали… А, наконец-то! Наконец начинает закипать гнев! – подумал он, прислушиваясь к ударам сердца. – Долго же я раскачивался!»
– Ну так как? – начала Камилла невесёлым голосом. – Что поделываешь? Может быть, ты ещё хорошенько не обдумал?..
– Обдумал, – возразил Ален.
– Вот как!
– Да. Я не могу вернуться.
– Я прекрасно понимаю, что толковать об этом сегодня нет смысла…
– Я не хочу возвращаться.
– Совсем? Никогда?
Он пожал плечами.
– Что значит «никогда»? Я не желаю возвращаться. Не теперь, а вообще.
Она напряжённо смотрела ему в лицо, пытаясь отличить
Вдали Камилла видела сквозь один из округлых просветов в стене зелени следы «работ» на фасаде дома: новенькое окно, свежеокрашенный навес над ним. Отважно устремляясь навстречу опасности, она объявила вдруг:
– А если бы я ничего не сказала вчера? Если бы ты ничего не узнал?
– Блистательный образец женского хитроумия! – усмехнулся Ален. – Он делает тебе честь!
– Честь? А что честь? – отразила она удар, тряхнув головой. – Семейное счастье часто зависит от чего-то такого, в чём совестно признаться, или от чего-то невысказанного… Мне кажется, что, умолчи я об этом, в сущности, дурном поступке, я лишь укрепила бы наш союз. Видишь ли, я не чувствую в тебе… как бы сказать?
Она искала слово, изображая его смысл крепко сплетёнными руками. «Напрасно она выставляет руки напоказ, – мстительно подумал Ален. – Руки, совершившие казнь…»
– Короче, ты мне совсем не единомышленник, – нашлась наконец Камилла. – Разве я не права?
Поражённый, он мысленно признал её правоту, но ничего не сказал. Тогда Камилла повторила столь знакомым ему жалобным голосом:
– Я не права, злюка, не права?
– Но послушай! – вспылил он. – Речь ведь не об этом. Единственное, что имеет для меня значение – значение в отношении тебя, – так это знать, что ты сожалеешь о своём поступке, что только о нём и думаешь, что он приводит тебя в ужас… Словом, что ты испытываешь угрызения совести, понимаешь? Ведь раскаиваются же люди!
Он сердито встал, прошёлся вокруг поляны, отёр взмокший лоб рукавом.
– Ну конечно! Разумеется! – с притворным сокрушением воскликнула Камилла. – Если бы ты знал, как я сожалею… Видно, я тогда совсем потеряла голову…
– Ты лжёшь! – крикнул он придушенным голосом. – Ты жалеешь лишь о том, что твой замысел не удался! Да это видно по тому, как ты говоришь, как ты одета: эта шапочка набекрень, эти перчатки, этот новёхонький костюмчик – это всё ухищрения, чтобы соблазнить меня!.. Если бы ты действительно раскаивалась, я увидел бы это по твоему лицу, я почувствовал бы!
Он выкрикивал слова придушенным, слегка осипшим голосом, не в силах уже совладать с гневом, которым распалил себя. Обветшалая ткань пижамы лопнула на локте. Он оторвал почти весь рукав и отшвырнул его на кусты. На какое-то время Камилла приковалась взглядом к обнажённой, странно белой на фоне бересклетовых зарослей размахивающей руке.
Ален прижал ладони к глазам, заставляя себя говорить тише.
– Маленькое безупречное создание! Голубое, как самые дивные сны! Кроткое, нежное существо, способное тихо умереть, лишившись необходимого ему… И ты держала её над пропастью и разжала руки… Ты чудовище!.. Я не хочу жить с чудовищем!..