Кошки ходят поперек
Шрифт:
– Двенадцать, – не моргнув соврал я. – Он такой нарывистый, тошнит просто. Ему все кажется, что у него на пиджаке складки, всех этим достает, а меня особенно. И ничего, в петлю из-за этого не лезу. И подумай о матери вообще-то. Она у тебя...
– Она меня не замечает! – всхлипнул Гобзиков. – Она только его замечала! Ей до меня дела нет!
Это я, наверное, зря. Вспомнил мать. А вообще меня все это стало уже утомлять. Лара же вообще уже ковырялась перочинным ножом в ногтях, спокойная такая была.
Так мы и сидели еще минут пять. Я погряз в утомлении, а Лара в ногтях. А Гобзиков на табуретке стоял. И я постепенно начинал думать, что Гобзиков нас тут немножко дурит. Что совсем не собирается он вешаться. Насколько я знал, те, кто собираются реально повеситься, – они просто вешаются, не требуя к себе внимания широкой общественности.
– Я повешусь, – напомнил Гобзиков.
– Не повесишься. – Лара ковырялась в ногтях.
– Повешусь! – сказал Гобзиков.
Лара повернулась ко мне.
– Зачем мы здесь?
– Как зачем?
– Он не повесится. – Лара спрыгнула со стола.
– Конечно, не повесится, ты ему поможешь и он...
– До дому меня подвезешь? – перебила Лара.
– Я... А как же...
Я кивнул в сторону Гобзикова.
– С ним все будет в порядке. – Лара зевнула. – Я пойду, дождусь тебя у мопеда.
Она удалилась.
Вот так. Удивительное жестокосердие. Нет, я все-таки и сам предполагал, что Гобзиков блефует, блефует где-то процентов на восемьдесят.
– Сам понимаешь... – Я развел руками.
И тоже вышел.
Нет, некоторые, конечно, вешаются от вредности, но это в основном девчонки, а Гобзиков все-таки был парнем довольно серьезным. Но чужая душа – потемки.
Мы стояли на улице. Было холодно, Лара засунула руки в карманы куртки и мерзла потихоньку, стекла очков после сарая запотели. Но Лара все равно их не сняла. Даже несмотря на ночь.
– А вдруг повесится все-таки? – спросил я.
– Не... Не повесится.
– Баран... Чего он мне позвонил, а? Мы не такие уж друзья с этим психом, ты не подумай.
– Я думаю, поэтому он и позвонил, – сказала Лара. – Ему просто некому было позвонить. У него был только твой номер. Вот и все. Так, скорее всего, и произошло.
Об этом я не думал. Зря я ему действительно свой номер дал.
– Звонил бы по телефону доверия, что я ему, нянька? Почему я должен за него отвечать, а?
– Это хорошо, когда есть за кого отвечать, – сказала Лара. – Я знаю.
– Я не хочу ни за кого отвечать. Мне и так хорошо.
– Тогда все просто.
– Как просто?
– Я тебе покажу. В наглядных примерах.
– Покажи.
– Покажу.
Лара взяла меня за руку.
И подвела меня к щели в стене. Сквозь нее был отлично виден Гобзиков на стуле.
– Ну? – спросил я. – И чего?
– Смотри.
Гобзиков стоял. Мы смотрели. Потом Гобзиков громко сказал:
– Я вешаюсь!
После чего почти сразу брякнул стул.
Я поглядел на Лару. Потом в щель. Гобзиков болтался на веревке, дрыгал руками, дрыгал ногами, пинал воздух, все как полагалось. Пены еще не было.
– Он повесился, – тихо сказал я.
– Ну да.
Бред. Какой-то бред... Сверхреальность...
Гобзиков повесился.
Лара смотрела спокойно, я ей поражался.
Я не выдержал, ворвался в сарай, стал шарить по верстаку. Ножа не было. Надо перерезать веревку. Гобзиков еще дергался, глаза красные сделались. Я снова выскочил на воздух.
– Это... Дай...
Лара протянула мне ножик. Я вернулся в сарай и срезал Гобзикова.
Он свалился на пол, стукнулся головой. Мне было противно. Не от Гобзикова противно, а вообще от всего, бывает такое собачье чувство. Крапива...
– Больно... – Гобзиков держался за горло. – Больно так...
Появилась Лара. Я тупо стоял над Гобзиковым. И совершенно не знал, что мне делать.
– Может, «Скорую» вызвать? – спросил я.
– Зачем? С ним все в порядке. – Лара опустилась на колено. – Ему скоро лучше станет. Ты понял?
Это она ко мне обратилась.
– Что я понял?
– Ты сказал, что не собираешься ни за кого быть в ответе. Тогда зачем ты побежал его спасать?
Вот оно, значит, как. Психологические эксперименты.
– Она только на него смотрела... – прохрипел Гобзиков. – Не на меня... Я не хочу здесь, Лара...
Лара присела окончательно.
– Нет, не хочу! – Гобзиков сжался в комок, даже мне стало его жалко. – Не хочу...
Гобзиков плакал.
Маленький и жалкий Гобзиков плакал. Лара погладила его по голове.
Гобзиков вздрогнул.
– Я помогу тебе, – сказала она. – Не плачь. Я тебе помогу.
Лара вышла.
– Смажь шею кремом, – посоветовал я Гобзикову. – А то потом болеть будет. И борозда останется...
Гобзиков не ответил.
– Не парься, Егор, – сказал я. – Все будет... Ты мне позвони завтра, хорошо? Обговорим все...
Гобзиков молчал.
– Позвони...
И я тоже поскорее выскочил на воздух.
Мы отправились на ул. Дачную, там было темно и ветрено. Я заглушил мотор в самом начале улицы, чтобы не будить обитателей, и провожал теперь Лару до дома. Развивал план мистификации Гобзикова:
– Короче, через несколько дней, не сразу – чтобы изобразить, что мы готовимся, ну там к выходным следующим или еще когда, выедем на природу... Походим по окрестностям, типа, кое-что поищем, но не найдем, Гобзиков успокоится... Дальше все будет нормально. Слушай, а я вот что думаю...