Кошки-мышки

Нестерова Наталья Владимировна

Видя мое недоумение, тетя Даша спела. Не рискую повторить, слова без мелодии сохнут. В песне шла речь о ботике, который затопил большой иностранный корабль. Ботику поставили памятник, на котором меленько написали: «… (что ж вы) ботик затопили?»

— Звоню я по номеру на карточке. И ошибаюсь постоянно с цифрами, потому что у них «шесть» от «восемь» и «три» от «пять» не отличишь. Часа два звонила. Один раз попала… Не приведи Господь! Я же, когда трубку сняли, — как наметила, с ходу: «Что ж вы ботик затопили?» Так и спросила. Они мне: «Это крематорий». И все-таки достала этих лотерейщиков, высказала им. Какие «звездочки» нажмите на телефоне и «решетки»? У меня аппарат с советским гербом, покойному мужу для связи

со Смольным устанавливали. Буквы с цифрами имеются, а звездочки отсутствуют. Они мне: тональный режим, тональный режим, перейдите в тональный режим. Нашлись революционеры, режим их не устраивает!

В итоге, как я понимаю, компании Интернет-телефонии было проще открыть тете Даше кредит, чем вести с ней глупые разбирательства. Теперь тетя Даша приезжает раз в месяц в офис, платит сто рублей и разговаривает с Виктором Петровичем, сколько хочет. Соединяют ее операторы, тетя Даша знает их по голосам, хотя в глаза не видела. Естественно, лезет не в свои дела: «Вера? Почему сегодня дежурите, вы же вчера были? Маша заболела? А что с ней? Ногу вывихнула? Капустный лист! Вера, посоветуйте Машеньке распарить капусту и положить на сустав. Доктора не скажут, им бы только деньги слупить, потому что — все купленные фармацевтическими гигантами, вчера по телевизору передавали. Капуста три копейки стоит, а ей за тысячу рублей мазь пропишут. Ну соединяйте меня с Виктором Петровичем. Уже встал, наверное. И перепелиные яйца от холестерина опять забыл выпить натощак…»

Виктора Петровича тетя Даша взяла в серьезный оборот. У меня сложилось впечатление, что он теперь вдыхает-выдыхает под тетушкиным руководством. К счастью или к ужасу, не знаю.

После трех часов болтовни тети Даши я осоловела, хотя пыталась не вслушиваться. Но с таким же успехом желаешь остаться сухой под бурным водопадом.

Выходила из подъезда, садилась в машину, а в голове звенело: жэк, Виктор Петрович, телефон с гербом, перепелиные яйца… И так будет… Сколько будет? Надолго она заявилась? Принесла нелегкая!

Хотела янтарные бусы надеть и забыла. Бусы отлично подходят к кашемировой зеленой водолазке. Сегодня встречаюсь с Назаром, продумывала наряд, из-за тетушки упустила важную деталь.

Все утро сотовый телефон Максима был недоступен. И по служебному никто не отвечал. Шли гудки, включался автоответчик, красивым баритоном моего мужа предлагал оставить сообщение. Я их оставила, наверное, штук десять. Первые наговаривала спокойным ласковым голосом, последние — на грани раздражения. Позвонила его офис-менеджеру, она сообщила, что Максим на переговорах, когда освободится, неизвестно. Обычное дело, успокаивала я себя, нечего горячку пороть. Уже выходя из кабинета, чтобы ехать на свидание с Назаром, последний раз набрала мужа. Максим наконец ответил.

— Что происходит? — с ходу выпалила я. — Ты не ночуешь дома…

— Лида, извини, тороплюсь. Ведь я все тебе объяснил.

— Как это «все»? Ничего ты не объяснил. Так просто сделать мне, нам с Гошкой, ручкой? И даже толком не поговорить?

— С Гошкой себя не объединяй. А долгие проводы — лишние слезы. Еще раз извини, люди ждут.

Его люди ждут! А я не человек? Больше, чем просто человек — жена.

Не вяжется! Происходящее совершенно не вяжется с характером Максима. Он может проявить агрессию, но только к личностям, ведущим себя антисоциально. Когда мы еще пользовались общественным транспортом, он выкидывал на улицу матерящихся пьяниц. Легко: за грудки — и в открытую дверь автобуса. Женщины-пассажирки смотрели на моего мужа с восхищением, на меня — с завистью. Однажды в метро сквернословящим подросткам Максим велел заткнуться. Они пошли на него стеной, драться.

— Котята! — ухмыльнулся Максим. — Не связывайтесь со взрослым дядей. А то будет вот так…

Схватил ближайших мальчишек за шиворот, развернул лицами друг к другу и крепко стукнул лбами, потом бросил их на остальных. Те попадали. Правда, поднимать с пола и выбрасывать хулиганов в открытую дверь на станции Максиму помогали другие осмелевшие мужики.

Кроме привычки физически расправляться с дебоширами, Максим имеет обыкновение угрожать собачникам, которые выгуливают своих грозных питомцев без намордника или спускают с поводка. «Если ваш пес, — предупреждает Максим, — подойдет к моему ребенку на сто метров, то он покойник. А вы получите судимость, обещаю». Максим рискованно, хоть и умело, водит машину, терпеть не может очередей, но никогда не попрется без очереди, в обход женщин и стариков. Его воротит от хамства продавцов или мелких чиновников, но расправляется с ними Максим, не грубя, а иезуитски насмехаясь. Сотруднице жилищного комитета, которая мотала нам нервы, оформляя документы на новую квартиру, вынуждала несколько раз являться, Максим заявил: «Женщина с таким ангельским лицом, могла бы видеть у своих ног штабеля поклонников. Люди выходили бы от вас, шли в храм, ставили свечки за ваше здравие. А вы превращаете клиентов в фурий. Не страшно, что много свечек поставлено за ваш упокой?» Насчет ангельского лица Максим сильно преувеличил. У бюрократки была вполне заурядная внешность. Но стоило видеть, как после слов Максима вытянулась ее физиономия.

По складу души, уж я-то знаю точно, Максим неспособен к жестоким действиям по отношению с сирым, убогим, женщинам, детям, животным… За исключением собак, особенно бродячих, которых он страшится после телевизионной передачи, показавшей детей без лица, скальпа, глаз, ушей — пострадавших от собак. Макс тогда встал с дивана, налил себе конька, опрокинул рюмку и сказал: «Я, конечно, не Достоевский. Но слеза ребенка, уж не говоря о скальпе, не стоит жизни тысячи псов». И принялся воспитывать окрестных собачников, и добился, чтобы дикую стаю, обитавшую около универсама, ликвидировали.

Понятно, что Гошка и я — особая статья для Максима. Резать по живому, бездумно ранить, обижать нас, перемениться с ночи на утро, внезапно? Это не про Максима. Однако случилось.

Посмотреть на ситуацию издалека, отстраненно. Будто мы — заурядная семья, которую только жена считает уникальной, а на самом деле: те же ложки-плошки — обыденные составляющие. Видали мы пары, которые до и после свадьбы плавились от счастья, а через несколько лет супруги превращались в лютых врагов. Вместо слюны у них начинала вырабатываться серная кислота, которой они брызгали друг на друга и заодно на окружающих. Скандальные разводы, горы упреков, ненависть клокочущая. И это после не столь далекого блаженства фантастической любви.

Чем Максим лучше Антона, который проводил утром жену на работу, чмокнул в щечку, потом собрал вещички и отбыл к другой даме, по телефону вечером сообщив о перемене обстановки? Или взять Сергея, производившего впечатление подкаблучника. Ушел на сторону и не вернулся. Или…

— Ледок? — окликнул меня Назар. — Как обычно? Тебе солянку, мне борщ? Что на второе?

— Рыбное филе и овощи-гриль, — заказала я официанту.

— Мне котлеты по-киевски, — поросил Назар, — и картофельное пюре на сливках. Проследите, молодой человек: на сливках, а не на молоке.

Когда официант ушел, Назар сжал мою руку:

— Ледок, ты сегодня восхитительна.

— Может, потому, что от меня, кажется, ушел муж?

Ляпнула. Не собиралась. Так получилось, вырвалось.

— О! — сочувственно скривился Назар и похлопал меня по руке. — Какая неприятность! А почему? Надеюсь, ты не стала ему рассказывать обо мне, о нас?

— Конечно, не рассказывала.

Меня даже передернуло от этого предположения. И то, что Назар явно сдрейфил, осталось смазанным, мимолетным.