Кошки - Мышки
Шрифт:
— В комнату проходи. Рухнешь на кухне с табуретки лицом в пол, что я с тобой делать буду? Одна радость — кошке столько дармовой еды…
Мишель ухмыльнулся и отсалютовал банкой.
— Тогда я на кушетку, — нагло заявил он, быстро растянувшись на диване. — А что? Я читал. В Америке на приеме у психотерапевтов пациенты на кушетке лежат. Типа, чтобы расслаблялись лучше.
Потом огляделся вокруг, потянул руки к крокодилу, улыбаясь ему, как родному, и сунул игрушку под голову вместо подушки.
— Да ты и так не напрягаешься, Шель. Давай про свою трагедию и мой букетик-браслетик. Время тикает.
Блондин поерзал головой по крокодилу, устраиваясь поудобнее и затих. Потом лицо его расслабилось, избавившись от ребячливости.
— Давай я расскажу тебе одну сказочку, — он повернулся к Кире. Она придвинула кресло поближе. — Про мальчика… Ну, пусть, Мишу. Как ты понимаешь, все имена и события вымышлены, а совпадения случайны.
Новикова
Жил-был мальчик Миша. Хотя, какой же он мальчик? К тому времени, когда началась эта сказка, он уже давно и основательно был не мальчик и считал себя настоящим мужчиной. К сожалению, на самом деле куда больше в нем было от щенка золотистого ретривера, столь же игривого, ласкового и незлобливого. Учеба на архитектора не доставляла ему неудобств. Во-первых, он неплохо разбирался в математике и от природы имел образное мышление десятого левела. Во-вторых, безумно любил рисовать. В-третьих, его обожали все, начиная сокурсницами, заканчивая пожилой матроной Софьей Гермогеновной, преподавательницей сопромата, что вот уже тридцать лет держала в страхе технические специальности университета. И даже преподаватели-мужчины испытывали к нему необъяснимую симпатию, хотя чисто сексуально они друг друга не привлекали. Такой вот странный феномен был этот Миша. Он учился в университете уже на третьем курсе, позади была «медиана», когда в расписании появился новый предмет — живопись. А вместе с ним — новая преподавательница. Пусть будет — Ирина. Ирина была невысокой, хрупкой девушкой в очках, со смешной косичкой, скрученной пучком на затылке. Её волосы постоянно выбивались из прически, и она их сдувала, чтобы не лезли в глаза. Она была немногим старше студентов — на четыре года, но казалась почти ровесницей. В ней не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание ретривера Миши. Пока он как-то случайно не увидел ее акварели. Миша не любил акварель. Карандаш, пастель, масло — любил… Больше всего — карандаш. А акварель не любил и не понимал. А тут просто поразился, как это бывает потрясающе. Тогда впервые в его жизни появилось что-то такое, что ему не давалось. Миша пробовал. Честно пробовал. Но у него не выходило. Да, правильно. Да, красиво. Как картинка-раскраска. Но в его работах не хватало глубины. Какого-то внутреннего света, отчего рисунок становился полупрозрачным, словно утренний туман. И Миша попросил о помощи. Сначала Ирина отбивалась от него, как от надоедливой мухи. Позже он понял, что для его преподавательницы всё, что отрывало ее рисования, включая преподавание, было досадной повинностью. Бездарной тратой времени. Потом она, наверное, смирилась. Решила, что так будет проще. И пригласила Мишу к себе в студию, в которую превратила квартиру. Больше никогда в его жизни не было столько света и счастья. Акварель ему по-прежнему не давалась, но разве имело это тогда значение? Разве что-то имело значение, когда ты можешь ТВОРИТЬ? И когда можешь разделить свое творчество с близким по духу, таким же двинутом на рисовании человеком. Да ничто не имеет значение. Наверное, поэтому Миша не сразу понял, что преподавательница Ирина в какой-то момент перестала быть для него преподавательницей. Ее косичка, скрученная в пучок, уже не казалась смешной. Ему хотелось снять с нее очки, заправить за ухо выбившуюся прядь и поцеловать. Секс для Миши был… как дышать. Просто и естественно. Со всеми. Кроме Ирины. Это оказалось еще одним потрясением. Он застывал, когда она подходила со спины, чтобы поправить мазок, и ему казалось, что сейчас его мир взорвется, потому что кровь бьется в ушах, а в легких не хватает воздуха. Он мог, как дурак, часами стоять за мольбертом и наблюдать за ней, так и не продвинувшись. Он ждал, когда же она, наконец, позовет его. Рано или поздно, если стоять рядом и смотреть, любая девушка понимала намек и… А она ничего не видела. Ни его взгляда, ни шума крови у него в ушах, ни черноты в его голубых глазах. Будто смеясь над ним, она таскала его с собой на пленэры, в ее любимое место, где из реки по утрам выныривало утреннее солнце. Под стрекот кузнечиков, среди медового аромата голубых полевых цветов, она смотрела только на эти золотые лучи, ветер рассыпал по ее плечам каштановые кудряшки. А его словно не было. Когда закончилась сессия, Миша решил, что так дальше продолжаться не может. Как она может его не замечать? Ведь он — вот он. Рядом. Самый лучший в мире золотистый ретривер с кисточкой в руках и моторчиком под хвостом. Как-то вечером он выпил пару рюмочек вина для храбрости и пошел к Ирине в студию. Она открыла. Он помнил, как вошел. Как снял с нее очки. Заправил за ухо прядь волос — и поцеловал… Увы, эффект был совсем не тот, на который Миша рассчитывал. Ирина залепила ему пощечину, наговорила много нехороших слов, что-то кричала и даже плакала. Что именно, Миша не запомнил. То ли дело было в алкоголе, то ли в шоке. А потом Ирина открыла дверь и велела ему убираться и больше никогда —
— Хочешь, открою тебе тайну, почему в твоих акварелях нет глубины? — зло спросила Ира. — Потому что ты — пустышка. Не стоит искать глубины на мЕли..
И захлопнула дверь.
— Вот так вот закончилась моя сказка, Кира, — Шель словно выплыл на поверхность из своего прошлого.
— Она не права, — возразила Новикова. — Я видела твои фрезии на картине. В них… очень много глубины.
Воронцов хмыкнул.
— Да, Кира. После того, как Гена вывел меня из запоя, и я увидел, что нарисовал, я понял, что познал дао акварели. Только нах… зачем она мне нужна такой ценой. С тех пор я не рисовал. Словно выгорело. По работе — да. Для себя, для души — нет. Я же говорю, ты стала моей музой.
Кира сидела, всё еще оглушенная рассказом.
— Шель, я не поняла… Ты говорил, что не знал, сколько ей лет. В смысле, ты удивился, что она такая молодая…
— Конечно, я знал сколько ей. Но я ни разу не встречался с нею после того… случая. Она ушла из вуза. А возраст за тридцать женщины переживают по-разному, — с какой-то печальной улыбкой произнес Воронцов. — В общем, я был потрясен новой встречей.
— А букетиком-браслетиком ты хотел ей показать, что она потеряла? — догадалась Новикова.
— Почему ты такая умная? — Шель взял ладонь девушки и притянул к своим губам. Кира вырвала руку.
— Подожди. Как ты мог не знать, как она выглядит, если у тебя весь дом обвешан ее полотнами?
— Да легко, солонце моё, — он вновь поймал кисть Киры и легонько сжал двумя руками. — Для того чтобы купить картину, достаточно пообщаться с агентом. Знаешь… — он вновь на секунду прижал ладонь Новиковой к губам. — Я чувствовал злорадство от того, что она рисует эти картины для меня.
— Ты больной, Мишель! Ты понимаешь, насколько ты больной… ею?
— Кира, она меня… выбросила!
— Ой, ну, вот только не нужно этого, — замахала Кира руками. — «Выбросила!» Посмотри на себя. Долго ты провалялся… «выброшенный»? Небось, сразу же нашлись те, кто подобрал.
— Ты меня не любишь… — надул губки Мишель и потянул Киру на себя.
— Тебе не стыдно? — вырвалась Новикова. — Разве тебя можно не любить?
Мишеля, такого милого и родного, знакомого и открытого, просто нельзя не любить, поняла Кира. Поняла она, и к чему клонит этот… игривый ретривер.
— И тебе меня не жалко? — продолжать надувать губки бывший щеночек, а ныне — взрослый кобель.
— Жалко, конечно, — призналась Новикова. — Но я что, похожа на дуру?
— Нет, и на дуру ты не похожа. Одни достоинства, — согласился Мишель и мягко, но настойчиво притягивая.
— Тогда с чего я должна к тебе карабкаться на мой диван? — выворачиваясь из мягких, расслабляющих и цепких объятий.
— Потому что я так хочу.
Кира посмотрела в его голубые глаза и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Забавно. Ведь где-то в душе она была даже не против. Это как упасть в мягкую перину, которая такая воздушная… Такая однозначная, в отличие от Влада-Котофея. Такая теплая, в отличие от Гены-КрокоЗмея. Такая понятная, в отличие от Шефа. И такая ЧУЖАЯ.
— Знаешь, Шель, — с очень серьезным видом проговорила Новикова. — Иногда судьба дает нам не то, что мы хотим. Иногда она дает нам то, что нужно.
Мишель рассмеялся, легко и заливисто.
— То-то ты выглядела такой счастливой, когда я к тебе завалился сегодня, — сказал белокурый поганец. — А это, оказывается, судьба тебе дала то, что тебе нужно.
— Почему нет? — задумалась Кира. — Тебе судьба дает свой урок. Мне — свой. По крайней мере, теперь я в любой ситуации научилась говорить твердое «нет».
— Что же мешало тебе научиться этому раньше? — в голубых глазах мелькала усмешка.
— Не знаю, — пожала плечами Кира, вспомнив школу и ПалИваныча, которые теперь казались призраками далекого прошлого. — Наверное, судьба дает нам то, что нам нужно снова и снова, пока у нас не наберется мужества заплатить за это полную стоимость.
Из взгляда Мишеля стерлось веселье. Он стал твердым и… трезвым. Блондин сел и в пару глотков он допил напиток из баночки.
— Не грузись. Это обычная газировка, — сказал он. — «Мужества заплатить за это полную стоимость», говоришь, — повторил он слова Киры. — Знаешь, ты, наверное, права. Нужно набраться мужества и заплатить.