Кошки
Шрифт:
Через месяц гипс сняли. Лапа стала негнущейся, но все-таки действовала. И Руфус опять стал самим собой — доблестным котом-авантюристом, для которого наш дом был базой. Но потом он снова заболел. Года два затем его жизнь состояла из чередующихся циклов. То он выздоравливал и убегал, то снова заболевал и возвращался домой. Но со временем его болезни протекали все тяжелее. Язва в ухе не заживала. Он возвращался из очередных странствий и просил помощи. Руфус осторожно подносил лапу к гноящемуся уху, аккуратно сплевывал, учуяв запах на лапе, и беспомощно смотрел на хозяев. Он немножко ворчал в знак протеста, когда мы промывали ему ухо, но в принципе не возражал и послушно принимал все лекарства, потом ложился и ждал, пока выздоровеет. Мы на ощупь чувствовали, какое у него жесткое, мускулистое тело, тело старого кота, несмотря на все болезни, еще достаточно сильное. Только к концу своей жизни, своей слишком короткой жизни, когда Руфус совершенно заболел и едва мог ходить, он стал оставаться дома и совсем не пытался выходить на улицу. Бедняга лежал на диване, и, если не спал, казалось, что он задумался или задремал. Однажды, когда кот спал, я погладила его и разбудила, чтобы заставить съесть лекарство, и он при пробуждении приветствовал меня тем доверчивым,
Когда как следует узнаешь котов, познакомишься с их жизнью, в душе остается осадок — это печаль, совсем не похожая на боль за людей; к этой печали примешивается боль от ощущения беспомощности котов, чувство нашей общей вины перед ними.
Вельможи в старости
Глава тринадцатая
За неделю до того, как у этого кота отняли переднюю лапу, точнее сказать, всю конечность вместе с предплечьем, он скакал вниз по семи лестничным пролетам, потом — бац! — пролетал сквозь кошачью дверцу и по дорожке мчался к забору в конце сада, чтобы выгнать чужого серого кота, который приходил в наш сад, поскольку там имелся водоем. Он издавал при этом такой яростный вопль, что, когда, уже успокоившись, этот победоносный кот возвращался ко мне в комнату, на самый верх дома, и садился возле моей кровати, удовлетворенно оглядывая свою территорию, очищенную от наглых чужаков, а потом осматривал через забор широкое зеленое поле, которое и представляет собой водоем (у викторианцев принято загонять воду под землю), я ему говорила, как всегда, потрясенная этим его воплем: «Боже мой, Силач! Ну разве можно издавать такие звуки?»
Силач? Не Вельможа? Это имя появилось так. Семнадцать весен назад кошка по имени Сьюзи окотилась на чердаке, рядом с моей комнатой. Это была мирная, вполне цивилизованная кошка. Она, видимо, выросла в хорошем доме, но потом лишилась его и жила на улице, без удобств. Дамы из закусочной иногда подкармливали кошку, но не регулярно. Она дважды на моей памяти рожала котят, и бедняжке не всегда удавалось найти укромный уголок — однажды она пристроилась прямо под грузовиком, — и до того, как она поселилась у нас, ни один из ее котят не выжил. Кошка была не старой, но уставшей и запуганной. Кошки-матери, которые рожали много раз, которых их добрые владельцы не избавили от этой необходимости, подвергнув операции, безошибочно, с привычной усталостью воспринимают появление у себя огромного живота, не удивляются энергичным движениям внутри, не причитают: «Ой не надо, неужели мне снова терпеть все это?» Мы кормили Сьюзи, подыскали ей безопасное место для родов, под крышей, куда никакой другой кот не мог даже приблизиться, но она была хоть и преданной матерью, однако не по своему желанию.
Когда котята впервые открывают свои маленькие мутные голубоватые глазки и видят, что над ними нависает человеческое существо, они всегда шипят и протестуют, лишь позже они превратятся в приветливых кошек и котов. Но один из детенышей Сьюзи, черно-белый комочек, открыл глазки, увидел меня и неуверенными шажками выкарабкался из-под старого одеяла, брошенного на пол… потом подобрался к моей ноге… полез по ней вверх… забрался на руку… на плечо… цепляясь своими крошечными колючками-коготками, добрался до моего подбородка и, мурлыча, прижался там. Это была любовь на всю жизнь. Он оказался самым крупным из котят, главным котенком, и уже с первых дней командовал остальными братьями и сестрами, даже умывал их и наказывал, пока его крупная мамаша наблюдала, растянувшись рядом. Он был как отец для этих котят, или даже как мать. Сьюзи, казалось, заботилась о старшем сыне не больше, чем о других, и не возражала против его главенства.
В рождении этих котят была какая-то тайна. Их было семеро. Одного, белого — больно себе представить, каким он мог стать прекрасным котом, — Сьюзи вытолкнула из гнезда, и через пару дней беднягу обнаружили мертвым.
Конечно, он мог родиться совсем слабеньким, но это сомнительно, судя по тому, какими резвыми были остальные. Сьюзи также вытолкнула еще одного, маленького пятнисто-полосатого. Я оставила котят на полдня на холоде и без еды, считая, что хватит уже сентиментальничать, нечего горевать, это выбор природы: мать сама выбрасывает детенышей, следовательно, я тут ни при чем, но я не могла спокойно слушать жалобное слабое мяуканье и положила пятнисто-полосатого котенка к остальным, назад, среди прочих, и теперь быстро подрастающих кисок у нас стало шестеро. У Сьюзи, похоже, было двойственное отношение к котятам. Она явно считала, что семеро детенышей — это слишком много, да и шестеро — тоже. Она не была готова выкормить более пяти котят, и я ее поняла, когда все шестеро чуть подросли и стали буйствовать в моей комнате.
Я уверена, что эта кошка умела считать, по крайней мере она осознавала разницу между числами «пять» и «семь». Думаю, большинство ученых не согласятся со мной. Тут, кстати, представители науки входят в противоречие с владельцами котов. Интересно послушать одного моего ученого друга, когда он рассказывает о способностях своего кота, которые он как лицо официальное отрицает. Его кот всегда поджидает возвращения
Казалось, Сьюзи была довольна, что у нее появился добровольный помощник в лице любящего командовать старшего котенка, но у него было одно слабое место — малыш часто кашлял, как будто что-то в горле ему мешало. Тогда мать подходила к нему, садилась и брала зубами за шею. Если бы Сьюзи сжала свои большие челюсти, она бы его убила, но этого не произошло; она держала котенка в зубах всего тридцать секунд, максимум минуту, и мне было интересно — не пережаты ли там у него какой-нибудь нерв или артерия, раз мать знает, как ему помочь. Ведь действительно кашель и хрипы прекратились, хоть и не сразу. Впоследствии, когда кот вырос, стоило ему закашлять, как я делала то же, что и Сьюзи: зажимала пальцами его шею в том месте, которое она держала в челюстях. И через какое-то время кашель прекращался.
Этот котенок был крупнее остальных, и мы в шутку назвали его Силач, потому что было смешно видеть, как эта кроха, этот пушистый комочек стал настоящим командиром в кошачьей детской. Мы хотели дать ему другое имя — заменить это банальное, невыразительное, которым называют половину котов в стране, да и собак тоже. Однако имя приклеилось намертво, правда, пока он был котенком, его звали Пуськой, Пусиком, Пусей, Пушком, — во всех вариантах имелись звуки пс-с или пш-ш; они, как мне кажется, выражают кошачью сущность. Этот кот получал впоследствии и другие почетные, заслуженные им имена и прозвища, к примеру Вельможа. В особо торжественных случаях, например, когда кота представляли гостям, в ответ на вопрос «Как его зовут?», мы отвечали: «Генерал Розовый Нос Третий» (это имя звучало добродушно-насмешливо для знающего себе цену кота с крошечным розовым носиком, который принимал картинные величавые позы). Какой прекрасный кот! — гость смущен, представляя себе, как мы зовем этого кота его полным именем где-нибудь в саду или хотя бы обращаемся к нему попросту: «Генерал! Ты где там?» Есть такие имена, которые отражают не качества данного конкретного кота, а историю взаимоотношений его владельца с котами. Но больше всего нашему Силачу все-таки подходит имя «Вельможа», поскольку он и вправду величественный кот.
В молодости это был гибкий и красивый черно-белый котик, и вместе с братом, пятнисто-полосатым, как тигр, они представляли собой прекрасную юную пару. Но Вельможе предстояло достигнуть полноты славы, он стал представительным черно-белым котярой, и при взгляде на него с благоговением вспоминаешь, что это создание, такое величественное, выращено из самого простого, обычного кошачьего сырья города Лондона, это продукт сотен лет случайных спариваний — не сказавшихся на породе — между самыми заурядными кошками и какими попало котами: черными и черно-белыми, и полосатыми, и желто-оранжевыми, как апельсин, и пестрыми. А результатом стал самый обычный черно-белый кот — казалось бы, что может быть тривиальнее? И все же в лучшие годы нашего Вельможи, когда гости входили в комнату, где он возлежал, раскинувшись, огромный черно-белый зверь, царственный и пушистый, они неизменно останавливались и восклицали: «Ах, какой прекрасный кот!» А потом, не в состоянии поверить, что это потомство простой дворовой кошки, интересовались: «Но какой он породы?» — «Да так, самый обычный кот».
В возрасте четырнадцати лет, когда Вельможа был бодр и полон сил, на плече у него внезапно появилась опухоль. Понесли к врачу: оказался рак предплечья. Теперь всю переднюю лапу придется отнять, то есть весь сустав, вместе с предплечьем.
Все обитатели дома пришли в ужас. Неужели этот великолепный кот станет трехлапым? Несомненно, он не перенесет такого позора. Но день операции был назначен, и Вельможа, жалуясь во все горло, потому что страдать молча — не в его характере, был отвезен к знаменитому кошачьему хирургу и оставлен там на попечение ветеринара. Нас заверили, что постепенно кот адаптируется и прекрасно устроится с тремя лапами. Но ему придется остаться в клинике на несколько дней, чтобы хорошенько подлечиться. Вот это Вельможе будет трудно перенести, потому что он всю свою жизнь прожил в том доме, где родился. Оказавшись вне дома, бедняга очень тосковал. Надо признать, что нашему коту присущ некоторый инфантилизм. Сравните Вельможу с его мамашей Сьюзи, которую полная лишений жизнь сделала храброй и терпеливой. Или с котом, которого мы выхаживали года два, Руфусом; тот ради того, чтобы выжить, вынужден был стать хитрым и умным. Как и многие люди, коты тоже полны противоречий: наш Силач всегда был и сейчас остается гордым, умным, самым толковым и способным котом из всех, каких я знала, но, как и людям, которым никогда не приходилось отвоевывать себе место под солнцем, ему присущи слабости. И в этом огромном красивом зверьке скрывается другая удивительная личность: иногда он лицемерит, как актер старомодной школы, теряет чувство меры, закатывает скандальные эмоциональные сцены. Когда кот чувствует, что им пренебрегают, не отдают ему должного, он мигом дает нам понять это, и иногда хозяева, не в состоянии сдержать смех, вынуждены поспешно удаляться в другую комнату, потому что он невероятно забавен, но, разумеется, смеяться над ним ни в коем случае нельзя. Он нам такого оскорбления никогда не простит.