Кошмар лесного края
Шрифт:
Он почувствовал на себе цепкий взгляд и не прогадал, предположив, что на сей раз это была не куда-то затерявшаяся Элина, а Рита. Её огненные как алый лес волосы узнавались даже за мутью слюдяных окон. Она показалась на крыльце срубного дома — единственного такого в Новой Заре, и владел им Калеб. В нем он прятал девушку от серых глаз охотника. Бродяга сделал шаг, она — тоже. Он посмотрел на храм Света, у которого гудели крестьяне, не видевшие ничего, кроме озаренного светом Калеба, а тот терялся за стеной спин.
Чужак в несколько шагов пересек узкую улочку и шагнул на ступени крыльца. Рита ждала неподвижно. Малахитовый взор таил бездонное молчание. Мужчине показалось, что её веснушчатого лица
— Ты хочешь что-то сказать мне? — спросил охотник.
Он ощутил вкус глупости своей затеи. О чем говорить с немой? Рассыпались наивные надежды на то, что он единственный, кому Рита раскроется. «Она полоумная, — подумалось ему. — Таращится поди на каждого чужака, а в голове варится суп из бессвязных мыслей, как у этих, что живут в лесу, молятся колесу. А может, нет…». Он всматривался в зелень её глаз, в чьих глубинах рождался образ лесного пейзажа, а озарявший их розовый закат придавал воображаемой картинке схожесть с алеющим по осени Лесом-Чудес. Она так ничего и не сказала, даже губами не пошевельнула. Охотник чувствовал, что её зеленые глаза способны сказать больше, чем слова, но никак не мог понять её языка. Чужак не заметил, как пустился в грезы. Подобно занесенным в яму листьям, голову засыпали смелые мечты о том, как они сбегут от ночных кошмаров, будут молчаливо скитаться по Диким Землям в поисках укромного уголка. Ему под силу прокормить их обоих даже без потерянного вместе с осликом инвентаря. Да и с ней в обнимку засыпать в студёные ночи будет гораздо приятнее.
«Что, если она читает мысли, как вещуны Китежа, о которых шепчутся в княжествах?» — задумался он. Истомная зубная боль развеяла грезы.
Охотник извлек из котомки заржавевший кружок. Щелчок открывшейся крышки заставил девушку вздрогнуть, чему мужчина улыбнулся, не являя кривых зубов. Под потрескавшимся стеклом ещё различались две замершие стрелки. Они тянулись к загадочно перекрещенным палочкам, начертанных по окружности мутного диска. Но внимание перехватывало маленькое изображение на внутренней стороне крышки. Время вытянуло краски, но пощадило ясность. Начертанная не рукой, а словно застыв в отражении зеркала, на картинке виднелась девочка с бантом в волосах. Рита пытливо взглянула на путешественника — первое оживление, которое ему удалось в ней вызвать. Он покачал головой.
— Я её не знаю, да и её давно уже нет в живых. Это… карманные часы из Старого Мира. Тогда люди умели сохранять образы какими их видят наши глаза, и точно следить за временем.
Рита аккуратно потянулась к часам. Мужчина дождался, когда её тонкие пальцы прикоснутся к нему и только тогда передал вещицу.
— Оставь себе.
Он не жалел, что за так расстался с драгоценной реликвией. Тоска одолевала только от того, что он не мог сохранить ощущения теплого прикосновения Риты и получить взамен её изображение.
— Калеб! — разбил тишину крик Элины, таившейся неподалеку. — Калеб, гляди!
Охотник ухватился за рукоять под подолом кейпа, но также быстро убрал с неё руку. Оставалось только наблюдать, как к нему приближается толпа во главе со старостой. Обезображенное лицо Калеба от злости подурнело пуще прежнего. Рита дрожащими руками запрятала часы в складках балахона. Глаза на её побледневшем лице напоминали оброненные в снег изумруды.
— Открыть ворота! — скомандовал Калеб. — Чужак уходит. Сейчас же.
Филипп и Трун отделились от толпы. Они не смотрели на бродягу, и он их за это не винил. Но в приближающуюся ночь заходить не хотел. Уж лучше спать подле псины или под огородным пугалом, но в окружении рва и светящегося палисада, нежели остаться одному
— Я ничего не сделал, — сказал охотник, не в силах сдвинуться с места.
— Он касался её, Калеб, — громко зашептала Элина. — Дал ей какую-то штуку.
В надвигающейся темноте глаза старосты почернели, а отражавшийся в зрачках огонек свечей походил на танцующего золотистого чертика.
— Это… это всего лишь подарок…
Бродяга понимал, что для ревнивца это не послужит оправданием, но продолжал цепляться за возможность остаться.
— Подарок останется, а тебе я советую не терять времени — скоро придут кошмары, — вкрадчиво сказал Калеб. — Если будешь спорить, то я сделаю что похуже энтих.
Охотник услышал участившееся дыхание. Оглянувшись, он увидел живую эмоцию на лице Риты. Страх. Речи Калеба ужаснули её больше, чем бродягу. И он бросился к раскрытым воротам. Пронесся между двумя лысыми братьями, застывших у створок, ни разу не оглянувшись. Вечер оборачивался ночью.
* * *
Это была самая долгая ночь на его памяти. Вначале беглец помыслил остаться на жальнике — единственном островке света за палисадом Новой Зари. Но мерцающие огоньки свечей предупреждали о том, что это место может стать его последним пристанищем. Он пробежал мимо кладбища, перепрыгнул ритуально опаханную границу поля и ворвался в гаснущий пурпур леса.
Бег наперегонки с ночью выглядел безумием, но куда большим безумством было остановиться. На счастье, охотник не угодил в прикрытые прелой листвой ухабы или расставленные местными жителями силки. Взмокшим и задыхающимся он припал к серебрящемуся в темноте ручью. Правый бок после бега рвала острая боль, мчаться дальше не хватало сил, но за ним никто и не гнался. Странствующий охотник вслушивался в голоса леса: скрип ветвей, шуршание листьев, опадающих с характерным щелчком. Даже если ты один во всей чаще, лес вокруг не унимался копошиться, к этому невозможно привыкнуть сколько себя не заставляй. Тем более, когда ты находишься в колыбели здешнего страха.
Охотник обжог лицо холодной водой, прилепив на лоб опавший лист. Осмотрелся. Здесь он замочил дырявые ботинки, когда держал путь из Медового Городка к Новой Заре. Местные не дали ручью названия, потому что на всю округу он был один. Ручей выступал связующим ориентиром между двумя поселениями. Когда влажный воздух освободил дыхание от хрипа, горящие после бега ноги сами повели беглеца прочь. Он неуверенно плелся в непроглядной тьме, ориентировался лишь на тихий плеск Ручья, в который по неосторожности несколько раз угодил ногами. Сапоги из Новой Зари пока что показывали себя хорошо.
Разжечь костер беглец страшился также сильно, как сомкнувшейся вокруг тьмы. Огонь в Диких Землях отпугивал одних существ, но привлекал других. Пока же кошмары не выдавали себя, не возникало надобности призывать тех, о ком в Новой Заре и Медовом Городке могли не знать. «Нет ничего страшнее уханья совы», — обнаружил для себя излившийся холодным потом бродяга, заслышав неподалеку ночную птицу.
Когда в лес запоздало заглянуло утро и оживило красно-желтые оттенки, замершему охотнику казалось, что после пережитого он поседел, а лицо порябело морщинами. Хотя в пору серых дней солнце не греет, при его виде легко можно поддаться обманчивому спокойствию. Бродяга знал, что расслабляться было рано. Звери в Диких Землях не переставали рыскать и днем. Медведь не упустит возможности набрать жирка на зиму, а волки давно уж переварили ослика. Осень почти вымыла из леса подножный корм для них. Странствующий охотник всматривался в противоположную сторону раздавшегося вширь Ручья, по темным водам которого медленно проплывали опавшие желто-красные листья.