Кошмар с далекой планеты
Шрифт:
Я бросил «плаксу» и рванул к человеку. Метров пятьдесят. Пробежал спринтерски, даже шею растянул от усилий.
Человек лежал лицом вниз, в железо стартового поля. То ли ушибся сильно, то ли совсем обессилел.
– Поднимайтесь! – крикнул я. – Надо бежать! К кораблю!
– Спасибо, – прохрипел человек и начал подниматься.
Я хотел ему помочь, но он справился и сам. Он поднялся.
Так и Деревянский.
Это был Деревянский. Очередной. Четвертый по счету.
Наверное, лицо у меня получилось страшное. Во всяком случае, он отпрянул.
Деревянский одеревенел. Каламбур, но правда. Замер в полускрюченном состоянии, затем отвалился на спину, как притворившийся мертвым жук, и звук получился деревянный, теперь его некоторое время можно будет вполне использовать в качестве журнального столика. У «плаксы» есть такой эффект, некоторых она еще и парализует.
– Еще один, – удовлетворенно сказала Аврора. – Во зараза…
– Да…
Бешенство с Деревянским неплохо поработало, копий нахлопало – и не сосчитаешь, будет Карантинной Службе забот. Планету закрывай, бесноватых зачищай… Хотя я слабо себе представляю, как это у них получится. Триста лет не расхлебать. Все, нет больше Гогена. Повесят на орбите боевые спутники, установят глухой карантин, вряд ли теперь мы увидим всю эту розово-голубую красоту.
– Что-то много в последнее время художников развелось, – заметил я. – Хоть маринуй… Давай, ты берись за ноги, а я за руки – и потащим. Пока эти Айвазовские не очухались.
– Тащить его к кораблю? – скривилась Аврора.
– Ну да, к кораблю… Постой-ка, ты это видишь? – Я указал пальцем.
Из-за спины Деревянского торчал черный тубус. Я наклонился и осторожно извлек трубу. Свинтил колпак. Внутри было полотно. Бережно вытряхнул холст.
– Сматываться пора, – напомнила Аврора. – Бешеные отходят, уже шевелиться начинают. Потащили этого красавца. Хотя зачем его тащить, я не понимаю…
– Сейчас, – я раскатал полотно. – Посмотрим, что тут такое…
Лучшая картина. Никогда не видел ничего подобного. Действительно шедевр. Хотя ничего оригинального вроде и не нарисовано – вода, солнце. И даже солнца нет – только свет. Все светится – и воздух, и река, как прилип к картине, так и отлипнуть не могу, смотрю и смотрю, провалиться туда хочу, хочу в эту воду, к этому свету…
– Закат, – восхищенно проговорила Аврора. – Он на самом деле рисовал закаты…
– Отлично, – я свернул картину. – Цель пиратского набега достигнута – шедевр у нас. Теперь можем требовать освобождения твоих сусликов. Эдвард Тич был бы доволен.
Я спрятал картину в тубус, закинул за спину.
– Я за руки, ты за ноги, – напомнил я.
И подхватил Деревянского-4 под мышки. В парализованном состоянии он был не очень транспортабелен, как-то цеплялся за все подряд, хотя вроде на поле и цепляться не за что было. Да еще пришлось пару раз останавливаться – живописцы оттаивали и явно собирались возобновить свое разрушительное продвижение, шугал их «плаксой».
«Черничная Чайка» встретила нас гостеприимно распахнутым шлюзом, нежным салатовым светом, радующим усталый от зелени леса глаз. Я закинул «плаксу» внутрь, залез и стал втягивать Деревянского, Аврора толкала снизу.
Художник шел плохо, можно сказать, вообще не шел. Особенно мешали руки. Они не сгибались, цеплялись и брыкались, видимо, заряд «плаксы» стал ослабевать, и первыми начали оживать конечности. Левая рука попыталась даже игриво ущипнуть Аврору, за что Аврора ущипнула ее в ответ.
Кроме того, Деревянский начал всхлипывать.
Наконец мы затолкали живописца в шлюз, я пропихнул его в глубину и пристроил пока в угол, пусть полежит, пострадает.
Аврора все еще стояла на поле, глядела на лес, на бешеных. Медлила.
Я высунулся.
– Ты чего, Афродита? Давай поторапливайся, а то у меня на здешний воздух аллергия. Весь организм чешется.
– Да, сейчас… Послушай, Аут, ты ничего не чувствуешь?
– Чувствую. Говоря языком реконструкторов, жрать хочется, как в Никарагуа…
– Мне как-то… – Аврора поежилась. – Грустно…
– А мне еще грустней. Я совсем разочаровался в людях, особенно в творческой интеллигенции…
– Ладно, хватит тебе. Идем домой.
– Домой? – удивился я. – А я думал, что наш дом теперь – это «Черничная Чайка», кибитка звездных скитальцев…
– Ага, кибитка…
Аврора вздохнула.
– Домой, – сказала она. – То есть я хотела сказать, в путь! Звезды нас ждут.
Она шагнула к шлюзу и перенесла ногу через комингс, и я опять протянул ей руку.
Что-то крякнуло. Прямо над ухом. Будто барабан прирезали. И цвет поменялся, из приятно-салатового сделался угрожающе-вишневым.
– Что это? – удивленно спросила Аврора.
Она попыталась проникнуть в шлюз, но ее что-то отбросило назад и тут же закрякало уже беспрестанно. И свет замигал. И ласковый голос бортового компьютера Глаши приветливо произнес:
– Попытка проникновения ксеноморфа, объем закрыт.
И еще раз:
– Попытка проникновения ксеноморфа, объем закрыт.
– Какой еще ксеноморф?! – возмущенно крикнула Аврора. – А ну, пусти!
Аврора кинулась в шлюз, ее отбросило во второй раз.
– Попытка проникновения ксеноморфа, объем закрыт, – повторила Глаша.
– Сбой! – крикнул я Авроре. – Глашка закрыла объем, сейчас разберусь!
Аврора кивнула. Она стояла перед шлюзом, и, кажется, мерзла. Обнимала себя руками за плечи.
Я подскочил к терминалу, запустил монитор. Вывел информацию об объемах, внешнем и внутреннем. Теперь я видел «Черничную Чайку» со стороны и чуть сверху, с высоты. И все, что вокруг, тоже видел.
Аврора продолжала стоять возле шлюза. А я стоял внутри шлюза. А художник Деревянский валялся в углу под журнальным столиком. И художник Деревянский, и я светились равномерным зеленым цветом.
Аврора светилась красным.
Я щелкнул пальцем по красной фигурке. Справа по экрану побежала информация. Я не очень вникал в смысл, выхватил только вот: